Но вид странный: под глазами – тени, не спал он, что ли, губы трясутся, возбужден до последней крайности.
– Как бывает несправедлива жизнь, – и в голосе рыдания, – к нам, лучшим представителям интеллектуальной элиты!
Отодвигаю в сторону бумаги:
– Ну, давай, что стряслось?
– Законопроект наш по некоммерческим общественным организациям... Я – основной разработчик. Триумфально прошли первое чтение. Лично представлял в Думе. Отстаивал на всех уровнях, вещал по радио, убеждал с телеэкрана. Объяснил: хотим как лучше. Ограничить произвол бюрократов. Чтобы все в правовом поле... Секундочку, – заторопился он, заметив мое нетерпение, – секундочку... Я им объясняю – самый плохой закон лучше, чем его отсутствие. И что в Америке все куда как строже.
Он перевел дыхание. Я выразительно взглянул на часы.
– А эти, полтора человека из оппозиции, – заторопился он, – волну подняли. Что всем теперь надо заново регистрироваться, что гайки закрутили донельзя, что порядок был заявительный, а теперь разрешительный.
– Ну и?
– Потом Еврокомиссия засуетилась, ПАСЕ. Драконовские меры и все такое. Президента накрутили, дескать, можем лишиться председательства в "большой восьмерке". Тут же Общественная палата в Думу петицию подбросила. Ну, натурально, рассмотрение отложили, президент поручил подготовить поправки.
- Нормальный, - говорю ему, - политический процесс. Сегодня отложили – завтра приняли. Ты-то чего так волнуешься?
– Мы закон всей Думой принимали, 370 "за", а оказался я один виноват. Иду и за спиной шепоток такой гадкий слышу. Даже от однопартийцев, единороссов то есть, кроме иронических взглядов – ничего. Никакой благодарности. Уборщицы в Думе всегда относились трепетно. Уважали. А третьего дня одна – мокрой тряпкой тырк в ноги: чего встал, мол?
– Так ты, – начинаю догадываться, – хочешь, чтобы мы уборщицу уволили? Легко! – и уже руку на телефон кладу.
– Нет-нет, – пугается, – увольнять не надо. Ты главное пойми, - и все по новой. Мол, на него давили-давили. И он скрепя сердце вписал. А теперь, глядишь, дадут задний ход... благодетели... А он крайним останется.
Ну, когда Андрюша Макаров разговорился, его не остановить. Адвокат из адвокатов. Так что я на пяток минут отвлекся, сделал пару звонков по телефону, просмотрел повестку дня завтрашнего заседания правительства (сделал на полях пару замечаний), потом на красивом и редком слове – "презюмируется" – его прервал: – Стоп! Понял! Безответственные демагоги панику подняли – гипс снимают, клиент уезжает. Кремлевские поддались – все на Европу оглядываются. А ты – меж двух огней, лучший представитель интеллектуальной элиты.
– Я тут поправочки принес, – засмущался Андрюша. Папочку раскрыл, бумажки какие-то вынимает. – К нашему законопроекту. Они хотят, чтоб все теперь умягчить. Чтоб гражданское общество не поцарапать. Так, может, я сам? Как думаешь?
– Поправочки к собственному закону, – говорю, – это неплохо. Критика и самокритика! Только ты, Андрюша, не мельчи и не извиняйся, – и листочки ему торжественно возвращаю. – И от миссии своей не отрекайся!
Встал я во весь рост, галстук поправил, волосы пригладил.
– Ты, Андрюша, дело большое сделал. Практически, великое. Для нас главное что? Западников этих зачистить, фонды эти и филиалы. Оранжевую чуму предотвратить. Международные амнистии и врачей-безграничников аннулировать. Проектик твой это позволяет, спасибо, постарался. И это – главное – при всех вариантах останется. Ну, а "мемориалы" там всякие, комитеты учительские, солдатские матери – это под вопросом. Об этих мы крепко подумаем – to be им, or not to be... Быть им, значит, или собирать вещи. А что перенесли – ты не беспокойся! Мы свое возьмем! В ерунде уступим, в главном – стоять будем, как скала. Смотрит на меня зачарованно, слова вымолвить не может. Хоть и адвокат.
– Так что спасибо тебе от лица... От разных всяческих лиц, органов и организаций. Сомневался я в тебе, Андрюша, долгие годы сомневался. Слыхал, что ты с Соросами всякими путался, с Гайдаром в Думе на одной лавке сидел. Разные прочие проделки. А теперь – все, прочь сомнения. Наш человек!
Обнял его. Расцеловал в обе щеки.
Кончили лобызаться – смотрю, а он скукожился весь, вроде и не рад. Не пришел еще в себя парень. Как поправить? Как человека поддержать? Слова нужные найти, вот что.
– И очень ты меня, Андрюха, порадовал, когда на НТВ этом мерзком... хотя уже не таком мерзком, как раньше, но все равно. Так вот, когда ты объявил, что писали про тебя когда-то – дескать, ты платный агент КГБ, – а тебе это по барабану, даже нравится. Душевно рад! Ко Дню чекиста грамоту почетную не хочешь?
Смотрю – а у него щека дергается. И он так, с дергающейся щекой, к дверям пятится, пятится.
– Стой, говорю! – он замер. – А вот тебе еще вопросец. Нельзя ли такой закон придумать, чтобы всем гражданам регистрироваться? В отдельном, индивидуальном порядке?
– По месту жительства? – мямлит. – Это уже и так.
– Да нет, не по месту, а – вообще. Чтобы жить. Вообще жить, не в каком-то конкретном месте. И чтобы порядок регистрации – разрешительный? А не гнилой, уведомительный, как сейчас? А то – взял чадо под мышку, в ЗАГС явился – и на тебе: свидетельство о рождении! Автоматически. А он, папаша этот, может, в пикете стоял у Мещанского суда с портретом Ходорковского на палке! Или за Шендеровича агитировал! Справишься с задачей?
– Нет, нет. Этого никак нельзя. То есть вряд ли. То есть я подумаю. Извини, Питирим Игнатьич, я чтой-то не очень себя чувствую. Сплю плохо. Перенапряжение умственной работы, - и в коридор вильнул.
– И еще! – кричу ему вдогонку. – Фамилия у тебя, Андрюха, отличная! Авторитетная фамилия! Огнестрельная! Так что держи хвост пистолетом!
Шум в конце коридора, шум по лестнице, будто что-то большое и тяжелое скатывается вниз. И – тишина.
Все события и персонажи являются вымыслом. Любые совпадения случайны.
