Какова тюрьма, едва ли не лучше всего видно в продоле — тюремном коридоре. В старом центральном корпусе Тегеля находишься как внутри декорации к американскому фильму про тюрьму. Неудивительно — Тегель построен по американскому образцу: три протяженных блока, сходящиеся к центру. В каждом из них пролет на все четыре этажа, по краям галереи с выходящими в них дверями камер. На уровне второго яруса пролет затянут прочной стальной сеткой — совершить самоубийство, бросившись в пролет не удастся. Двери камер железные, но никаких "кормушек". А глазки, как я говорил уже в предыдущих постах, заварены по требованию ЕСПЧ — нарушение приватности. В каждой двери — замочная скважина для огромных ключей (сколько ни видел тюрем, во всех них ключи прямо-таки средневековые, всегда на больших кольцах, и здесь ровно такие же). Но помимо этой скважины — аккуратные навесные замочки. Ключи от которых — у заключенных. И каждый из них, уходя на работу, может закрыть за собой свою дверь — снова privacy. Да, те самые средневековые ключи — у сотрудников. Да, у них есть и второй набор ключей от навесных замочков. Но это только для проведения досмотров (даже обысками, а тем более "шмонами" их как-то не поворачивается язык назвать). Почему? А потому что достаточно заглянуть в камеру — а сделать нам, посетителям, это можно только и исключительно с согласия "владельца" камеры (еще раз privacy) — как сразу же становится понятным, что никакие привычные в наших СИЗО и ИК варварские шмоны с переворачиванием всего вверх дном, здесь очевидно не случаются.
Камеры в этом старом корпусе 1889 г. постройки небольшие — по 10 кв.м. - больше не выкроишь из старой планировки. Но эти 10 кв.м — на одного. Камеры только одиночные. С нормальным санузлом и умывальником в каждой (пару лет назад даже в общих камерах не тюрьмы, а спецприемника для административно-задержанных на Симферопольском бульваре в Москве такой "роскоши", как непросматриваемый всеми туалет не водилось в помине - с тех пор не сидел, не знаю, может, и завелось, наконец). С нормальной кроватью (достаточно широкой и с хорошим матрацем), столом, стулом, вешалкой, полками с книгами и журналами. И с общим ощущением обжитости (во всяком случае те, в которые с разрешения сидельцев заглянули) — не бывает такого, если при шмонах всё переворачивают вверх дном!
Вообще-то одиночные камеры могут служить и дополнительным наказанием. Но это "вообще-то" к Тегелю, определенно, не относится. Хотя бы потому, что примерно половину дня их двери открыты (а если закрыты, то по желанию сидельца; на этот случай есть привычные в гостиницах таблички "Просьба не беспокоить"). И заключенные все послерабочее время, т.е. с 15:30 и до 21:40 могут свободно ходить по продолу, выходить на улицу в локалку, встречаться с родными на коротких свиданиях, заниматься в кружках или с волонтерами-опекунами, звонить по телефонам-автоматам, который стоят в каждом продоле (за звонки куда угодно платят сами заключенные), заниматься спортом и т.д. А могут находиться у себя: если не хотят ни с кем общаться – могут закрыть дверь и повесить ту самую табличку "Просьба не беспокоить". Собственно говоря, заключенные могут оставлять дверь открытой и уходя на работу или учёбу утром, но так поступают, как я сумел понять, только те, кто в этот день остаются за дневальных в здании, остальные навешивают свои замочки.
Снова и снова – Тегель – строгая тюрьма, и ночью, то есть от отбоя в 21:40 и до подъема в 6:00 заключенные обязаны находиться в своих камерах, двери которых должны быть заперты. Кроме того, сидельцы должны быть в камерах за закрытыми дверьми еще раз днем после обеда, где-то около 15:30 – проверка наличия на месте.
В новых корпусах (а именно в них сидят по большим срокам) единых пролетов и галерей нет – обычные коридоры. Камеры в них побольше – 12 кв.м., но всё то же самое. В конце коридора всегда открытые чистые душевые – я уже говорил, что никаких ограничений на прием душа нет.
Условия одинаковые для всех, вне зависимости от тяжести совершенного преступления, статьи и срока. И режим одинаковый, тоже от срока и статьи не зависящий. Единственное, что может его устрожить (например, запретом на выход из камеры на работу или учебу – но не на прогулку! - на определенный (как я понял, не очень большой срок) – это неадекватное поведение и нарушение режима. Даже "пыжики" - отбывающие пожизненное заключение – проводят в отдельном продоле обычно только первые 5 лет, а потом переводятся в обычное отделение с равными с другими заключенными правами.
Относительно еды многого не скажу: не пробовал. Но то, что видел на тарелках (да-да, именно на тарелках, а не в мисках!), и выглядело и пахло более чем съедобным: при нас разносили картошку с мясом. Так, я бы сказал, хорошая порция в хорошей столовой. Во всяком случае, ничем не напоминавшее бутырскую кухню, которую мне довелось попробовать.
На одной из дверей в продоле – красный крест. Зная, сколь болезненен в российских что СИЗО, что тюрьмах вопрос с медициной, спрашиваем тут же: "А как и что должен и может сделать заключенный, если заболел?". Выясняется, что еще утром, после проверки и завтрака, до выхода на работу он может свободно зайти в эту самую дверь, где обязательно будет медсестра и попросить к нему зайти, после чего, если самочувствие плохое, может остаться в камере, и не идти на работу. Как только придет фельдшер (как я понял, часов в 9 утра), он к нему обязательно заглянет. А дальше – в зависимости от того, что случилось. Либо даст какие-то лекарства (а они – не поверите, но есть и, как я понял, далеко не одна и та же таблетка, одна половинка которой "от головы", а другая "от жопы" - и смотри, не перепутай!), либо, если болезнь серьезная, может направить его в тюремную больницу. То, что медперсонал реально среагирует, то, что до него не надо докрикиваться неделями – факт. Да и сама его численность в Тегеле – 42 человека, по одному медику на 20 заключенных(!) не оставляет в этом сомнений.
Наши провожатые – повторю: начальник тюрьмы г-н Мартин Раймер и пресс-атташе Рафаэл – знают, что мы в теме, что не с Луны свалились, но с видимым удовлетворением проговаривают для нас вслух: "Заключенные судом лишены свободы. Но не человеческих прав. И на здоровье и медицинскую помощь тоже. Тюрьма не должна быть источником болезней – из нее же выходят на волю. Лечить нужно – это и для людей, и для общества важно"… Сравнивать с тем, что у нас, бесполезно.
Лечение – серьезная статья расходов. Потому что, в отличие от воли, заключенные не платят с заработков за медицинскую страховку – вся медицина в тюрьме за счет бюджета. Вся, и медики в Тегеле, и тюремная больница в тюрьме Плётцензее, единая для всех тюрем земли Берлин. Больница немаленькая, со стационаром на 116 коек, с психиатрическим (на 36 коек) и общим (на 80 коек) отделениями, включая сюда и специальные палаты для пред-операционной и пост-операционной интенсивной терапии на 20 мест). Именно так – это настоящая больница, притом хорошо оборудованная.
Часть персонала постоянная, часть врачей – приходящие по мере надобности, за их работу тоже платит бюджет. "Например, стоматологи приходящие. Но в больнице есть стоматологический кабинет, полностью оборудованный, с рентгеном и всем необходимым, не хуже, чем в стоматологических клиниках в городе. Так что лечат зубы у нас в больнице, а врачи с воли - поясняют нам, - Так лучше и выгоднее". Упоминание про выгоду неслучайно: тюремная медицина — штука очень затратная, и от того, сколь экономно она организована, зависит ее эффективность: сколь бы много не тратила страна на пенитенциарную систему, средства всё же не бесконечны.
В Эстонии, например, вообще отказались от тюремных больниц, оставив в тюрьмах только терапевтов, оказывающих только самую простую помощь и выписывающих направления в обычные городские больницы. Да, затраты на конвой и охрану (и очень немалые!), но эстонцы посчитали, что в тюрьмах им создавать настоящую медицину дороже. А значит, качество будет ниже.
В Берлине, как я сказал, тюремная больница есть, но в большой степени как хорошо оборудованная площадка, база, в которой работают врачи из городских больниц.
Ровно до того уровня, пока оснащение больницы в Плётцензее позволяет обеспечить качественное лечение. А как только его не хватает, заключенных направляют в городские специализированные центры. В первом тексте я уже упоминал о страшном перерасходе бюджетных средств, случившемся в берлинской тюремной системе в этом году: двум заключенным потребовалось очень дорогое и длительное лечение в специальных условиях – одному в специальной барокамере (если я чего не путаю по медицинской безграмотности) из-за тяжелых и обширных ожогов вследствие пожара, устроенного в камере, а другому для операции по пересадке искусственного сердца (!). Оба лечения длительные, дорогостоящие, требующие дорогого и специального оборудования, и обе производились в гражданских, вольных городских больницах. "Это не только дорого, - поясняют нам, - но и очень муторно организационно: наши сотрудники круглосуточно находились посменно при них всё время лечения (конвой!), отвлекаясь от обычной деятельности, но надо – так надо!".
Честно говоря, я не вполне понимаю куда и как могли сбежать больные из барокамеры с тяжелыми ожогами или сразу после пересадки сердца, и насколько им был нужен конвой, но, видимо, это немецкий ordnung – положено, значит будет. А перерасход бюджетных средств на лечение (напоминаю, всё оно за счет бюджета), как выяснилось, никого не волнует особо: не деньги – главный показатель работы, а сама по себе качественная медицинская помощь.
Ну и напоследок – о больном. О суицидах. Они есть. Что принципиально важно – их не скрывают, о них говорят и стараются их предотвращать. При поступлении в тюрьму все заключенные проходят тест на склонность к суициду ("suicide screening"). С заключенными из группы риска работают психологи. И тем не менее самоубийства случаются. Вообще, в Германии уровень самоубийств невысок, по сравнению с большинством развитых стран – в 2012 г. 9,2 чел. на 100 000 жителей. В тюрьмах он, естественно, выше – все же в тюрьмы попадают, как понятно, не самые благополучные граждане, многие – с психологическими проблемами. За год около 100 заключенных по всей Германии сводят счеты с жизнью; в земле Берлин в 2012 г. таких было всего 2 человека (если пересчитать на виртуальные "100 000 заключенных" – такого количества просто нет! – то получится 48 чел., или в 5 раз выше, чем в целом по стране), но это был хороший год: два года спустя суицидов в берлинских тюрьмах было целых 7.
Чем вызван такой скачок, при том, что статистика демонстрирует общую тенденцию к снижению уровня суицидов в берлинских тюрьмах – не знаю. Важнее то, что никто не скрывает эти цифры и не замазывает проблему – мною они взяты из того самого буклета, что был подарен в Тегеле, а не добыты каким-то левым путем.
Всё это рассказ о том, что тюрьма в Берлине устроена для того, чтобы вернуть совершивших преступление людей в нормальное общество нормальными людьми – они выйдут на свободу, отсидев свои срока и окажутся среди обычных граждан, в обществе, и общество хочет, чтобы они стали его нормальными членами, а не изгоями и не угрозой этому обществу. А для этого оно делает всё так, чтобы в тюрьме люди могли оставаться людьми, с человеческим достоинством и правами. Которые они, кстати, могут – и как выяснилось, вполне активно отстаивают! – в судах. Подавая иски против тюрьмы, кстати. "Ну, большая часть, как обычно, - это что их не так лечат, – смеется Рафаэл, пресс-атташе Тегеля. - Что делать – судимся!". Судя потому, насколько спокойно это произносится, это обычная, привычная, вовсе не какая-то чрезвычайная часть работы.
И еще: уважение человеческого достоинства, его privacy в Тегеле (не сомневаюсь, что и в других тюрьмах тоже) настолько привычно и естественно, что никому в голову здесь не может прийти такой, казалось бы, простой расчёт, что уж пожизненно заключенные-то не вернутся в общество, и что нечего так печься об их правах! Неважно, вернутся или не вернутся – это люди, а не бесправные зека, люди с неотъемлемыми, данными Богом правами. Раз и навсегда.
Вот, в общем-то, почти всё о тюрьме в Берлине. Остается еще рассказать о самом спорном – о превентивном заключении. Но о нем – в заключительных заметках.
! Орфография и стилистика автора сохранены
