Вступление.
Все началось с того, что я написала пост в свой блог. Пост был в общем-то ностальгическим и касался краткого периода социально-культурной свободы в постсоветской России, и поводом для этих воспоминаний стала группа ТАТУ — точнее, не сама группа, а спина Юлии Волковой, которая неожиданно меня очаровала.
Этот самый пост перепечатали на Каспаров.ру, а на следующий день пришел ответ на него. В нем оппонент зачем-то сообщил, что я призывала ударить лесбийством по авторитаризму, хотя подобный призыв был бы абсурден и, конечно, не мог прозвучать из моих уст; а также проводил ошибочные параллели. Поразмыслив, я решила воспользоваться случаем и написать развернутый ответ, тем более, что меня не раз спрашивали о политическом лесбийстве, его роли в построении гражданского общества и политическом потенциале, правом и левом феминизме, и я давно искала повода для развернутого рассуждения. Сразу скажу, что я ни в коем случае не претендую на универсальность. Есть масса феминисток и лесбиянок, которые со мной не согласятся и, возможно, сочтут меня совершенно неправильной, и это, в общем-то, совершенно нормально. Феминизм и политическое лесбийство — явления неоднородные, внутри них встречаются радикально различающиеся точки зрения, так что претендовать на высокую истину я не собираюсь.
Прежде всего, стоит отметить, что смысл моей заметки заключался в следующем. В конце девяностых и начале нулевых перед Россией лежали два пути. Первый — западничество, индивидуализм, свобода, гражданское общество. Второй — "особый путь", коллективизм, подавление, этатизм. За девяностые в стране успели созреть кое-какие предпосылки для выбора первого пути. Однако они, очевидно, оказались слишком слабыми. Кроме того, в России не появились солидаристские настроения, которые, собственно, являются одним из фундаментов гражданского общества и гарантируют взаимопомощь разных его структур. Например, в условиях гражданского общества государство должно получать сильнейший удар в морду в ответ на подавление свободы слова или ограничение обмена валюты, причем удар должен исходить от самых разных организаций и движений, которые могут совершенно искренне не любить друг друга и вообще не иметь интереса к обмену валюты. Т.е. структуры гражданского общества должны обладать самосознанием, стратегическим мышлением и способностью отличить малое зло (конкурентов) от большого зла (государства-власти).
Когда в России власть начала давить крупный бизнес, лопоча бредовые обвинения, трусовато поглядывая исподлобья, пришепетывая и запуская медиа-кампании по дискредитации конкурентов — "гражданское общество", вне зависимости от любви лично к Гусинскому, должно было слегка напомнить власти, что она такое и где ее место. Не сложилось — общество поддержало государство и начало аплодировать, когда власть начала жрать более слабых. Это закономерно привело к сегодняшним результатам.
Тем не менее, некий прото-демократический и свободомыслящий дискурс витал в воздухе. Одним из воплощений этого дискурса стала группа ТАТУ — достаточно смелый для России проект, который зафиксировал наличие лесбийской линии в российском политическом и социальном пространствах. Разумеется, этот проект был мажорным и позерским. Но, откровенно говоря, культурные и семантические экспансии и вбросы эффективнее всего осуществляют яркие позеры и самовлюбленные пиарщики, а не тру-идейные представители. ТАТУ стали одним из ярчайших проектов в короткой истории той "потенциальной России" — свободной от мракобесия, демократичной и, не побоюсь этого слова, либертарной. Они были мощным не-субкультурным проектом, который донес до всего мира информацию о том, что идеи свободы и той самой любви, о которой пишет в своей заметке мой уважаемый оппонент, в России живы и поддерживаются молодым поколением.
Сами девушки могли верить или не верить в то, о чем пели. В контексте "пограничного искусства", балансирующего между диктатурой и свободой, это не принципиально. В условиях вызревающего авторитаризма имеют смысл Жест и Знак. Мошенник и самый скользкий типчик, который выступил против сталинизма в 1937-м, превращается в героическую фигуру, а если в результате своего выступления он пострадал — то его героика приобретает трагические черты. Самый неприятный человек, который выступал против нацизма и в защиту евреев в Германии 1938 года, очищается от негативного восприятия и становится борцом за свободу — этот процесс хорошо показан в "Списке Шиндлера". При этом мотивации этих людей неважны. Может, первый выступил против системы потому, что он… не знаю, ненавидит людей с усами и кушать не может, видя, как усатый правит страной. А второму, может, Гитлер в далеком 1928-м проехал автомобилем по ноге, а доктор-еврей его вылечил. Это не важно. Важны Жест и Знак. В какой-то момент Зло делается настолько концентрированным, что Добром становится простое неподчинение его приказам.
Но вернемся к ТАТУ. Выступив на стороне свободы, они вольно или невольно стали "силами добра". Не "стали уничтожать зло" ("ударили по авторитаризму"), а "встали на сторону добра". Но, поскольку в России в итоге победил "консервативный" дискурс, который, конечно, не столько консервативный, сколько советско-ментовский, исходящий из того, что бить и "опускать" нужно вообще любого, кто поднял голову или вышел за назначенные сверху границы, у ТАТУ, как проекта, символизировавшего собой зародыш политического лесбийства, одного из важных фундаментов гражданского общества, не стало будущего. Как и у самого гражданского общества, и у демократии, и у многого другого.
Такова была основная мысль моей заметки. К ней я добавила короткое рассуждение о политическом лесбийстве. Оппонент, однако, увидел в ней обличение фаллократии и утверждение, что женское управление мягче мужского.
Часть 1. Эти ужасные лесбиянки и феминистки
Вообще, подобная реакция совершенно не нова. Когда в публичном пространстве затрагивается тема женской самодостаточности, исключающей мужскую точку зрения и перспективу хотя бы "согласования" с мужской точкой зрения — "общественность" реагирует очень болезненно. Такая реакция характерна как для людей темных, так и для представителей интеллигенции и культурной общественности, рассудительных и взвешенных. В Саудовской Аравии или Афганистане, например, многие рассудительные, брадолюбивые и культурные мужи (в рамках фундаменталистского представления о рассудке и культуре, разумеется) веско рассказывают, что если разрешить женщинам самостоятельно выбирать одежду и водить автомобиль, то наступит конец света, а потому просто жизненно необходимо бить кнутом и расстреливать шлюх, посмевших затрагивать вопросы, ответы на которые дал Аллах лично. В Пакистане немного получше — и там каждый второй считает своим долгом "всего лишь" "просветить" первую в истории страны летчицу истребительной авиации Аишу Фарук о том, что женщине негоже доходить до таких крайностей и экстремизма, как пилотирование истребителя, ущемляя мужчин и устраивая феминистский беспредел.
В России планка еще немного выше: женщину-летчицу осуждать будут разве что жители каких-то диких медвежьих углов; однако разговор об уходе от гетеронормативности вызывает негативную реакцию — настолько негативную, что собеседники, даже культурные и образованные, начинают спорить не с автором текста, а с собственными представлениями о лесбийстве и феминизме. В лучшем случае. В худшем же начинаются комментарии в стиле: "Феминистки толстые, страшные и не бреют подмышки". Как будто в этом есть что-то плохое!
К счастью, люди в России, несмотря на дикую обработку мозгов архаикой и ненавистью, не так агрессивны, как в Пакистане или тем более в Афганистане; поэтому они не бросаются с кулаками, а занимаются в основном обесцениванием и коллективным высмеиванием чужой точки зрения.
Механизм репрессивной власти в России действует так, что люди, будучи не в состоянии открыто критиковать и высмеивать власть, как им хочется, начинают вымещать злобу на более слабых ближних. Эту изуверскую систему создали в СССР, где люди предпочитали писать подметные письма вождю и стучать на соседей, пытаясь справиться с собственной фрустрацией. Сегодня эта система постепенно восстанавливается, и женщины оказываются первыми, кто попадает под ее удар.
Бесконечный поток информации об изнасилованных девушках, над которыми начинают издеваться и представлять их виновными в произошедшем; комментарии в стиле "самадуравиновата" и "оделась как шлюха — будь готова к изнасилованию" под ужасающими новостями об изнасилованных и покалеченных женщинах — все это форма традиционалистского и патриархального доминирования. Втаптывание жертвы в грязь и утверждение патриархальной морали, в рамках которой в изнасиловании виновата "шлюха", потому что она является сосудом греха и низшим существом. Мне еще не встречалась феминистка и тем более лесбиянка, которая бы сказала, что изнасилованная девушка сама виновата в изнасиловании, потому что была дурой. Более того — ни одна нормальная женщина этого не скажет, это чисто мужской патриархальный штамп. Где-то, как в Афганистане и Саудии, он сохранился в первозданном виде: там изнасилованная женщина "сама виновата" по умолчанию, ее и в тюрьму упекут за разврат, посредством которого она совратила представителя мудрого, сдержанного и неэмоционального пола, который не может сдержаться и, роняя слюни, кидается на оголенные пятки, как озабоченная псина. Где-то, как в России и Мексике, он сохраняется в виде широко распространенного вербального дискурса: его используют для виктимблейминга (осуждения жертвы).
Это уродливое явление уходит корнями в относительно недалекое прошлое, когда женщина считалась собственностью, фактически находясь в рабстве. Она не имела права на автономность, бытийность, собственные чувства, имущество и самостоятельность. Это подавалось как "естественное" следствие того, что женщина глупа, эмоциональна, телесна, вторична и не может полноценно участвовать в социальных процессах. Чтобы надежно утвердить это "естественное положение вещей", женщинам запрещали получать образование, увечили, насиловали и репрессировали по любому поводу. Общество-Государство экспроприировало репродуктивную функцию женщин, чтобы контролировать и эксплуатировать ее, не спрашивая мнения самих женщин. Так появились всевозможные эссенциалистские концепции о "предназначении женщины", "естественности" и прочем. Девочкам с младенчества прививали полностью больную социализацию, убеждая в том, что "мальчики важнее подруг", "женской дружбы не существует" и "все женщины конкурируют за мужчин". Ложь относительно женской дружбы, к сожалению, жива до сих пор. Женщин выращивали слабыми и безопасными для владельцев, общества и государства — не умеющими читать, не способными к восстанию, не умеющими объединяться и не могущими подумать о том, чтобы уничтожить систему порабощения. Вместо нормальной и естественной гомосоциальности (см. статьи И.С. Кона о гомосоциальности и маскулинности) с дальнейшим стремлением к созданию "женских сообществ", ставящих превыше всего женские интересы и закрытые для мужчин, женщин с детства психологически увечат, превращая в собственность. В ортодоксальных патриархальных обществах она собственность мужа, в более современных — собственность государства. Это будет продолжаться до бесконечности, поскольку женщина является источником репродукции — важнейшего ресурса как для старого патриархата, организованного через систему общин, так и для нынешних государств — централизованных и громоздких.
На государственном уровне откровенное издевательство и рабовладельческое отношение к женщинам прекратились совсем недавно, причем перемены закрепились в сравнительно немногих странах. США, Канада, многие страны Европы, некоторые страны Латинской Америки — пожалуй, это все. Впрочем, даже те реформы, которые проведены в перечисленных странах, половинчатые и нерешительные. Женщины до сих пор не имеют права даже на собственное тело; любая девушка может убедиться в этом, попытавшись в жаркую погоду снять футболку на улице, как это делают парни. Окружающий мир очень быстро убедит ее в том, что её тело — не автономно, в отличие от тел вон того паренька и вот этого дядьки, и она не может раздеться, если ей жарко. Обнаженное женское тело автоматически воспринимается как "вызывающая демонстрация". Еще проще убедиться в двуличии общества касательно женской телесности можно, посмотрев серию "Eat, pray, queef" сериала "South Park". Патриархальная парадигма никуда не делась — тело женщины по-прежнему вторичный источник греха, своеобразный "анти-Грааль", емкость для "нечистых", либо "избыточных" выделений мужчины — спермы, слюны, мочи. [Об этом я подробно пишу в одной из глав своего сборника художественно-культурологических очерков "Never Stop the Madness", который должен выйти в нынешнем году]. Оно должно кому-то принадлежать и служить в соответствии с "предназначением", а не быть для нее источником удовольствия, радости и автономности.
Буквально на днях случился очередной "обыденный скандал" в Нью-Гэмпшире, где член Палаты представителей Джош Мур, выступая против этих ужасных сисек на публике (публичные мужские голые торсы консерватора, конечно, устраивают — ну кто бы сомневался), написал в своём официальном фейсбуке, что если женщина хочет "оголять свои соски на людях", то пусть будет готова, что мужчины будут ее хватать за грудь. Сейчас он уже стер тот пост и принес извинения — уверена, что это станет очередным свидетельством тоталитаризма ужасных феминаци, посягнувших на свободу слова. В этом случае показательно мышление Мура — фактически, он стоит на позиции "женское тело виновно в бедах женщины в силу своей примордиальной греховности". Из этого же тезиса исходят саудовские и талибские "судьи" (которым место в петле после унизительного суда), и российские оправдыватели насильников. "Ну она же была в мини-юбке, как он мог сдержаться?" "Ну если вы кормите ребенка на публике, то как можете осуждать мужчин, которые лезут лапать грудь — это же общественная собственность, которой вы не владеете, и, коль скоро вы ее демонстрируете — будьте готовы к домогательствам". Предположим, завтра я изнасилую паренька. Ну вот он шел без футболки, загорелый такой, пресс у него был симпатичный, джинсы на бедрах, губки там пухлые, туда-сюда, затащила его в подворотню и поразвлеклась. Ну там вывихнула ему в порыве страсти что-нибудь. Кто-нибудь встанет на мою сторону? Скажет: "А зачем он шел без футболки? Сам виноват, не могла же она сдерживаться, увидев его в таком виде"? Вряд ли. А почему? Ну он же шел в полуголом виде, а я здоровая женщина. Чего он возбуждает? Мне, может, вредно сдерживаться. У меня, может, депрессия и работа не ладится. А тут этот завлекает идет. Ну и физически я сильнее большинства парней. Так почему же в этом случае будут в основном комментарии о "ПМС", "взбесившихся суках" и "бабам нельзя в качалку, потому что они звереют"? Потому, что право на экспансию и агрессию, в том числе телесную, в современной парадигме имеет право только мужчина.
Слышали про тезис "девочка не должна драться"? Ну так вот это следствие той самой трусливой патриархальной системы, которая экономически медленно умирает (на Западе, по крайней мере), но в сфере культуры продолжает абсолютно господствовать. А про "парень, переспавший сразу с двумя девушками — герой, а девушка, поимевшая двух парней — шлюха"? А замечали, как в споре с женщинами удобно переходить на то, что она "страшная/шлюха/матерится/курит/девственница в 25 лет/пьет алкоголь/курит траву, и что она может сказать умного" и тем самым "выигрывать" спор? Ну так это вот тоже оно.
Веками система, в которой женщина была бессловесным созданием, выключенным из социальной и политической жизни, лишенным тела и права на приватность и группальность, воспринималась как естественное положение. И, разумеется, распад этой системы начал восприниматься её бенефициарами, как посягательство на их права. Как рабовладельцы-южане искренне считали рабство "установленной Богом нормой" и возмущались его отменой, называя это "посягательством на их права", так и мужчины, мыслящие в патриархальной парадигме, столкнувшись с женскими претензиями на автономность, права и имущество, начали протестовать, утверждая, что это их "ущемляет". Это явление широко распространено. Занимаясь латиноамериканистикой, я не раз сталкивалась с курьезными случаями, когда "олдскульные" патриархальные землевладельцы называли правоконсервативных и антикоммунистических военных диктаторов, вроде Аугусто Пиночета, Хуана Перона, Анастасио Сомосы и Уго Бансера, предателями нации и разрушителями института семьи за то, что те вольно или невольно лишили латифундистов их традиционных привилегий, поспособствовали урбанизации и… предоставили женщинам возможность приобретать значительную собственность.
В действительности это, конечно, ошибочная точка зрения. "Право" на рабов — это не право. И "право" на экспроприации — это тоже не право. И патриархальные "права" в отношении женщин — гласные или негласные, юридические или культурные, это тоже не права. Это преступные привилегии, которые связаны с дискриминацией тех, кто стоит по ту сторону системы. Не стоит путать лишение прав с отъемом преступных излишеств. Женские права, феминизм, полноценные ответы на агрессию и отстаивание интересов — это не лишение мужчин прав, а всего лишь ликвидация привилегий, права на которые они не имеют.
Это все очевидные вещи. Тем не менее, в Европе и особенно Штатах идет сильнейшее сопротивление даже этим небольшим и робким реформам. Пропаганда "традиционных отношений" через гламурные и популярные журналы ("девочка должна хорошо выглядеть для мальчиков, начинай откладывать деньги на пластику лица, груди и вагины с семи лет"), агрессивная гетеронормативность и постоянные атаки на феминизм действуют очень эффективно. Рассуждения на тему "до какого беспредела дошел этот ужасный феминизм — ученого затравили из-за рубашки" стали чем-то вроде признака хорошего тона.
При этом "дошедшие до беспредела" феминистки почему-то не врываются на заседания маскулистских организаций и не расстреливают их участников. А вот представители антифеминистских "мужских движений" это делают регулярно. Но "рубашка ученого", затравленного проклятыми феминистками, обошла весь мир, а Монреальская бойня в исполнении активиста "мужского движения" Марка Лепина 6 декабря 1989 года никому не известна. Хотя убийца подробно рассказал о своих мотивах: женщины слишком долго ущемляли его, обучаясь "мужским" профессиям и преуспевая в них, "лишая" его возможности реализоваться и "разрушая" его жизнь. Он написал записку с текстом: "Феминистки разрушили мою жизнь. Я мстил за себя". Еще менее известен шутинг в Калифорнии 2014 года, исполнитель которого, участник "мужского движения" Эллиот Рождер, выращенный на правилах "мальчики лучше девочек" и "девочки обязаны давать мальчикам все", написал женоненавистнический манифест, записал видео, на котором рассказал, что ему двадцать два года, но он "до сих пор девственник, даже никогда не целовался. Это несправедливо — я идеальный парень, настоящий джентельмен", — сообщил убийца, и устроил шутинг. Почему же никто не говорит, что "мужское движение" дошло до крайностей и его срочно нужно обуздать, и что все активисты за права мужчин — убийцы? Ведь массовое убийство — штука более серьезная, чем публикация статей и выступления по поводу того, что ученый одел сексистскую рубашку, не так ли?
Это происходит по двум причинам. Во-первых, когда убивает мужчина — это воспринимается как акт его личной агрессии. Попытка связать его безумие с сопряженными с ним социальными структурами — политической партей, вероисповеданием, убеждениями — считается логическим передергиванием и неэтичным приемом. Оно и понятно — если бы подход был другим, большинство религий и политических идеологий были бы уже строжайше запрещены. В случае с женщинами это не работает. В патриархальной логике женщина не обладает индивидуальностью, она не личность, а единица-носительница коллективной идентичности. Клетка гомогенного, монотонного, однообразного, бессознательного "тела", обладающая теми же свойствами и признаками, что и окружающие ее "клетки". Поэтому сегодня многие очень "логичные" мужчины в России и Бразилии искренне говорят российским и бразильским феминисткам, что те "оборзели, завтравив ученого", даже не задумываясь о том, что их собеседницы не имеют к этому событию никакого отношения. В рамках своей парадигмы они не различают женщин, для них это коллективная сущность. "Бабы не умеют водить". "Бабы не знают математику" — это все из той же оперы. В таком поведении нет никакой логики. Есть лишь агрессивное стремление вернуть себе свою "естественную" власть и собственность путём навязывания женщинам коллективной травматической идентичности и обесценивания женских трагедий (реальных, а не связанных с потерей работы).
Во-вторых, в той же патриархальной парадигме смерть женщины — это не трагедия. Смерть мужчины — да. Она героична и пафосна. Мисима, Юнгер, даже некоторые глуповатые персонажи Гончарова воспевали мужскую боль и смерть в героическом ключе. Женская же смерть в лучшем случае малоинтересна ("сгорела от чахотки"), в худшем — сексуальна.
Затрагивая проблему сексуальности, не могу не отметить тот факт, что ув. оппонент излишне эротизирует концепцию лесбийства — в небольшом тексте дважды упоминается эротизм и сексуальная мотивация. Особенно показателен этот отрывок: "Ровно такая же разновидность социальной демагогии — считать, что несвобода в мире — это результат "фаллократии", установки на такую эротику, при которой мужчине-самцу обеспечивается доминирование и все нацелено на то, чтобы наслаждение получал он. Именно эта модель эротического доминирования затем становится моделью/матрицей всех социальных практик, внося в мир порабощение и насилие". Проблема в том, что в русскоязычном пространстве очень многие, если не большинство, эротизируют женщин слишком сильно даже по американским и латиноамериканским меркам. "Лесбиянка" подсознательно — или сознательно — воспринимается как некая сексуальная экзотика, которая так или иначе существует для мужского взгляда. Отсюда же, кстати, такая острая реакция на внешность лесбиянок-феминисток типа Дворкин: "Какая страшная, фууу, ну что она могла умного сказать, ее ж никто не… любит". При этом рассуждающим таким образом не приходит в голову, что в таком случае следует выкинуть на помойку большинство философских трудов, написанных мужчинами. Ницше, например, был дурен собой и тяжело болел, Шопенгауэр тоже не блистал и вдобавок имел до смешного склочный и мелочный характер; Маркс жил на содержании; Макиавелли тоже не блистал внешностью, а у Сартра вообще глаза в разные стороны смотрели — что он там вообще написать мог.
Очевидно, что такие рассуждения абсурдны. Однако в отношении женщин-мыслительниц они применяются с завидным постоянством.
Возвращаясь к фаллократии и власти. Эротика вовсе не является доминирующим определением в парадигме мужской власти. Более того, она возникла относительно недавно. Корни этого явления, как мне кажется, лежат в рыцарской эпохе, когда патриархат освоил стратегию обожествления женщины как один из способов не допускать ее до социальной деятельности. Архетипические "принцессы" пассивно сидели в замках, после чего их оттуда извлекали доблестные рыцари, получавшие даму в качестве столь же пассивного приза. Тогда начала происходить эстетизация женщины и ее ассоциирование с чем-то высокодуховным и чистым; по-прежнему бездеятельным и не имеющим своего Я, но все же привлекательным и эксклюзивным. По ходу дела сакрализация женщин достигла предела, и стала ключом к освобождению и раскрепощению мужского тела — эту процедуру изящно проделал маркиз де Сад, в одиночку совершивший либертинскую мужскую семантическую революцию. Мужчины де Сада обретают себя и расставляют свои границы, используя женщин в качестве объектов, куда они сбрасывают свои "нечистоты" — фрустрацию, ненависть, негатив, дерьмо, мочу, жажду причинять боль. Подобно ребенку, мучающему щенка из любопытства и жажды познания мира через себя, персонажи де Сада убивают и пытают девочек и женщин для смакования и ощущения власти в ее новом виде.
Однако эротизация женского подчинения вовсе не является определяющим фактором для традиционалистского мужского восприятия женщины. Напротив, власть была раньше эротики. Эротика появилась значительно позже в качестве одного из частных воплощений власти, не более. Сводить доминирование к эротике бессмысленно; в конце концов, есть геи-абьюзеры, а также асексуальные мужчины, ненавидящие женщин и утверждающие вполне патриархальную власть над ними. Корни репрессивной патриархальной власти лежат в институте собственности, долгое время открытом только для мужчин; но уж точно не в сексуальной сфере. Гетеросексуальная эротика чаще всего (многие феминистки и лесбиянки считают, что всегда) является проявлением мужской власти, но она ни в коем случае не является самим институтом власти.
Для политического лесбийства эротика не играет определяющей роли. Для того, чтобы быть лесбиянкой, вовсе не обязательно оголтело трахаться с девушками. Собственно, можно вообще не иметь сексуального опыта, ограничиваясь эстетикой женской коммуникации и телесности и гомосоциальными отношениями (т.е. общением и дружбой с женщинами и созданием "женских сообществ").
