На третьем заседании по делу Леонида Развозжаева и Сергея Удальцова 25 февраля председательствующий судья как будто задался целью устранить даже гипотетические сомнения в обвинительном уклоне процесса. Защитникам приходилось биться за каждый вопрос, продираясь через бесконечные нотации Александра Замашнюка, который не уставал поучать адвокатов и иронизировать над вопросами их подзащитных.
Наибольшее недовольство судьи вызывали темы, неудобные для обвинения. Омоновец Андрей Архипов утверждал, что ему 6 мая на Болотной площади в подбородок попал камень. Полицейский, в ответ на вопросы адвокатов рассказал, что носил в тот день шлем с опущенным забралом, а позже на место раны наложили три или четыре шва.
Адвокат Николай Полозов попытался выяснить у полицейского, куда именно попал камень, и попросил Архипова показать место травмы, где должен быть шрам. В ответ судья внезапно задал защитнику вопрос, как фиксировать ответ в протоколе. Резонное замечание, что это решает не адвокат, судью не устроило. Сначала он предложил записать, на какое место показал Архипов, а затем вдруг снял вопрос и перешел на учительский тон: дескать, адвокат "знаком с материалами дела и прекрасно знает, куда потерпевшему попал камень". О том, что все обстоятельства суд выясняет при осмотре доказательств и из выступлений в ходе процесса, Замашнюк как будто забыл. Именно так он объяснил отказ дать Развозжаеву время посмотреть видео перед допросом свидетелей (о том, что он не успел ознакомиться с материалами дела, включающего более 400 часов видео, обвиняемый заявлял неоднократно).
В схожей просьбе было отказано и вступившей в процесс два заседания назад Каринне Москаленко. Поэтому перед своим первым вопросом "потерпевшему" адвокат вынуждена была оговориться, что "по известной причине" она не сможет задавать вопросы по некоторым обстоятельствам событий 6 мая на этом заседании, и поэтому просит дать ей возможность позже допросить свидетеля еще раз.
В ответ судья Замашнюк с плохо скрываемой враждебностью спросил, пытается ли адвокат, "комментируя свои действия, создать некий имидж процессу?" — видимо, подумав, что защитник намекает на политическую мотивированность дела. Еще несколько раз судья сообщал, что, по его мнению, адвокаты, возражая на его действия, "привлекают к себе внимание".
При любом вопросе, который он называл повторным, Замашнюк просил защитников "поприсутствовать в зале" и слушать внимательно ответы допрашиваемых. Среди "повторных" оказывались и важные уточняющие вопросы. Так, суд отвел вопрос Полозова о том, использовал ли кто-либо 6 мая оружие, сочтя, что ответ был дан, когда допрашиваемый сообщил, что из спецсредств лично он имел при себе только мегафон, противогаз и дубинку.
Если же адвокат пытался перефразировать вопрос и задать его вновь, судья обещал далее воспринимать такие вопросы как злоупотребление. В конце концов Замашнюк предупредил, что при дальнейшем "злоупотреблении" будут предприняты "соответствующие дисциплинарные меры", что защита восприняла как неправомерную угрозу. В других случаях судья позволял себе напоминать адвокатам, что "они юристы", а затем проводить "урок права", разъясняя им якобы неизвестные им статьи.
Сомнительные вопросы обвинения возмущения судей не вызывали. Несмотря на протесты защиты,
прокуроры неоднократно спрашивали о том, когда демонстранты перешли к "наступлению",
хотя допрашиваемые никаких подобных слов не произносили. Зато попытки защитников выяснить, почему "потерпевший" отказывается отвечать на тот или иной вопрос, воспринимались судом как посягательство на его "личную жизнь".
"Мной неоднократно обращалось внимание на необходимость думать, прежде чем говорить, пытаться выяснить те моменты, которые не входят в компетенцию свидетеля, затрагивают его личную жизнь и выходят за пределы судебного разбирательства", — вновь и вновь с механической регулярностью "поучал судья".
Некоторые действия судей и вовсе выглядели как издевательство. Когда Развозжаев не смог точно назвать должностную инструкцию, о которой хотел спросить полицейского, Замашнюк потребовал, чтобы его проконсультировал адвокат. Когда же Аграновский подошел к стеклянному "аквариуму", где сидел Развозжаев, и стал через узкую щель с стекле говорить с подзащитным, судья вдруг занялся подсчетом присутствующих.
"Сколько у нас лиц в зале присутствует? Порядка сорока. Ждем, когда защитник Аграновский поможет своему подзащитному сформулировать один вопрос. Мы так все время будем работать?" —
явно задирал адвоката Замашнюк, вероятно, знающий о праве адвоката консультировать своего подзащитного в любой момент процесса сколько потребуется. Хотя беседа обвиняемого и адвоката заняла меньше минуты, судья успел за это время еще раз посчитать собравшихся, на этот раз попросив об этом пристава.
Аграновский, однако, оставался невозмутим и даже попытался использовать момент для ответного хода. "Этот зал не подходит для нашей работы. Между мной и Развозжаевым стоит этот стеклянный шкаф неустановленной формы, между нами большое расстояние, что действительно затрудняет работу адвоката", — констатировал защитник и попросил изменить Развозжаеву меру пресечения для того, чтобы тот имел возможность сидеть рядом с ним и регулярно получать юридическую помощь без потери времени.
Но Замашнюк не намерен был отступать. В той же менторской манере он подробно охарактеризовал зал, в котором идет процесс, как самый большой и удобный в Мосгорсуде и едва ли не самый большой в Европе.
"Комиссия Европейского суда по правам человека не раз отмечала успехи российского правосудия в плане обеспечения всем сторонам равного доступа к процессу", —
закончил он "ликбез" уже совершенно другой темой, под конец отклонив ходатайство защитника и "отругав" его за то, что тот мешает допросу.
Не помогло защите и яркое эмоциональное выступление возмущенной действиями судьи Москаленко.
"Председатель избрал недопустимый тон, унизительный, оскорбительный. Я подозреваю, что этот тон имел своей целью вызвать нервозность и спровоцировать защиту на такие же вызывающие действия. Мы всегда относились уважительно к председательствующему, и защита и далее не намерена отвечать в неуважительной форме, однако такое желание председательствующего постоянно многоречиво комментировать все действия адвокатов вызывает недоумение", — заметила Москаленко, недовольная тоном, "применимым скорее к трудновоспитуемым подросткам".
"Жалобу, Каринна Окоповна, жалобу", —
отвечал председательствующий на все дальнейшие возражения Москаленко.
Интересны и те редкие вопросы, которые омоновцам задавали лично судьи. По их характеру, по всей вероятности, можно делать предположения о "болевых точках" власти в этом процессе. Так, один из вопросов, заданных Замашнюком, был о том, знал ли об установке палаток на акции 6 мая 2012 года руководитель роты одного из полков ОМОНа Центра специального назначения Александр Бордюг.
Впервые на заседании заговорил и еще один судья, ироничным тоном поинтересовавшийся: "Что те, кого вы задерживали, про выборы кричали?" Подробностей Бордюг не вспомнил. "Тогда я вынужден уточнить, кричали: "Слава, слава!" или наоборот? Позитивные лозунги были или негативные?" — не унимался Замашнюк, вызвав единогласные возражения адвокатов, которые сочли вопросы наводящими.
Возражения в который раз оказались бесполезны. И вслед за судьей уже прокурор допытывался у омоновца, звучали ли лозунги против действующей власти. На это Москаленко заметила, что вопрос не только наводящий, но и странный, поскольку Европейский суд уже постановил, что лозунги против власти точно также легитимны, как и любые другие, не запрещенные законом. Замашнюк парировал, что о Европейском суде стоит говорить позже. После этого прокурор попытался напоследок добиться от Бордюга слов о том, что демонстранты пытались идти на Кремль, но его вопросы о призывах двигаться в определенном направлении никаких откровений со стороны допрашиваемого не вызвали.
Тягучая многоречивая манера судьи Замашнюка контрастирует со стратегией властной, но немногословной Натальи Никишиной, за день до заседания вынесшей приговор по "болотному делу". Говорит ли это о том, что и приговор будет жестче? Так или иначе, допрос первых трех омоновцев, проходящих "потерпевшими" по делу Удальцова и Развозжаева показал —
поведение судей не единственное отличие двух дел.
Если в ходе "болотного дела" время от времени кто-то из допрашиваемых и упоминал о "провокаторах в масках", то не говорил о какой-то особой связи таких людей. В деле Удальцова и Развозжаева такие показания дали все трое полицейских, при этом подробно пояснив, как пришли к выводу об "организованных группах".
Как рассказал командир первой роты второго оперативного батальона ОМОНа Центра специального назначения Алексей Барабанщиков, кто-то один из такой группы заманивал полицейского в толпу, а другие стаскивали с него шлем, отбирали дубинку, а иногда и срывали нашивку. При этом один из трех "потерпевших" уверил суд, что видел, как провокаторов в масках консультировали какие-то другие люди, в активных действиях не участвовавшие.
Барабанщиков заявил, что по какому-то виду связи (назвать его он не смог, предложив спросить у его начальства), он слышал голос Удальцова, который сначала призывал демонстрантов сесть на асфальт, а потом идти на Кремль. Такие показания оказались неожиданными для стороны защиты — на предварительном следствии ничего о призывах брать Кремль полицейский не говорил, что зафиксировано в протоколах. Выяснить, почему показания изменились, так и не удалось — оглашать протоколы допросов судьи отказались, сославшись на то, что никаких противоречий между показаниями не видят. При этом никто из трех допрошенных, включая Барабанщикова, ни Удальцова, ни Развозжаева на площади вообще не видел.
История "беспорядков" обрастает в новом деле еще не звучавшими деталями. В частности, один из полицейских рассказал, что некоторые
агрессивные демонстранты надевали отобранные у полиции каски на флагштоки "как символ победы".
Интересную оговорку допускает полицейский, цитируя, что именно он говорил в мегафон: "Уважаемые граждане, не надо проявлять агрессию со стороны сотрудников полиции". Правда, в отличие от "болотного дела", над оговорками в зале не смеются.
Но есть в делах и схожие детали. Как и многие омоновцы в "болотном деле", полицейские в своих показаниях увязывают "сидячую забастовку" с давкой и прорывом, но здесь временная шкала сжимается еще больше. Со слов допрашиваемых кажется, что столкновения начались едва ли не сразу, когда организаторы шествия сели на асфальт. Один из трех полицейских самостоятельно заявил, что оценил происходящее как "массовые беспорядки".
Все трое "потерпевших", как и многие "пострадавшие" из "болотного дела", заявили об отсутствии претензий к Развозжаеву и Удальцову. Однако эта на первый взгляд оптимистическая для обвиняемых деталь практически не имеет значения как личное "оценочное суждение" омоновцев. Решение по делу, в свою очередь, остается за пока крайне нерасположенной к стороне защиты коллегией судей.
