Окончание. Ранее: "Именно в Восточном Берлине началась "Осень народов" — волна антитоталитарных революций"
"Мы, народ, выбираем имя!"
4 сентября в лютеранской церкви Святого Николая прозвучали проповеди пасторов Кристиана Фюрера и Кристофа Вонеберга. Люди, уже заряженные на очередной послевыборный протест, двинулись по улицам. Так прошла первая из регулярных "понедельничных" демонстраций – шествие под лозунгом "Мы – народ!"
Характерно это "мы". В противостоянии тем, кого народ называл: "они". Как в Польше, как по всему "соцлагерю".
И тогда "они" явно растерялись. Полицию перевели в усиленный режим, мобилизовали "Боевые группы". Но через неделю, 11 сентября, открылась австро-венгерская граница. За три дня её пересекли в направлении ФРГ 15 тысяч восточных немцев.
А накануне, в ночь с 9 на 10 сентября, на берлинской квартире воспитательницы детдома Кати Хавеман – вдовы Роберта Хавемана – собрались полтора десятка людей. Физики и юристы, врачи и художницы, математики и библиотекари, рабочие и священники. Был среди них, например, пастор Йоахим Гаук, будущий президент ФРГ. Инициаторами собрания являлись фрау Хавеман, микробиолог Йенс Райх, каменщик Рейнхард Шульт, адвокат Рольф Генрих. Все присутствующие давно были известны как диссиденты-демосоциалисты. Под плотным наблюдением Штази.
Польскую "Солидарность" создавали рабочие, с небольшим вкраплением интеллигенции. В ГДР оппозиционное движение стало делом статусной интеллигенции с редким участием рабочих. Пролетарии примкнули следующим эшелоном.
Их воззвание называлось "Время созрело — Прорыв 89". Начиналось оно со слов: "Диалог государства и общества нарушен". Далее говорилось: "Необходимо прислушиваться ко всем мнениям и аргументам, учитывать и групповые, и общие интересы. Необходим демократический диалог о верховенстве права, экономике и культуре. Нам есть, что сказать стране по всем этим вопросам. В процессе общественной реформы должно участвовать как можно больше людей. Индивидуальные и групповые предложения должны быть рассмотрены и согласованы. Для этой комплексной инициативы мы выбираем имя: “Новый форум”".
Этот текст подписали тридцать человек. Через неделю ячейки "Нового форума" действовали почти по всей стране. Заявление на регистрации было подано в МВД. Министр Диккель категорически отказал, причём охарактеризовал организацию как "подрывную и антигосударственную". Но почему-то его мнением, как и формальным разрешением МВД, уже мало кто интересовался.
Улицы запрудились демонстрациями. Кое-где, прежде всего в Лейпциге, полиция и люди в штатском, пытались их разгонять. Отмечались несколько жестоких избиений. Генерал Крапп выдвинул "Боевые группы". Но их пришлось быстро отводить – начиналось чуть не братание с демонстрантами. Учитывая вооружение "рабочих боевиков", последствия для разгоняющих могли оказаться сложными.
Противодействие демонстрантам в Берлине, 7 октября 1989
Наступило очередное 7-е число. 7 октября 1989 года праздновалось 40-летие ГДР. Хонеккер с трибуны воочию увидел, что такое "они – народ". Добавил и высокий гость Горбачёв: "Опаздывающих наказывает жизнь". Над восточногерманской столицей гремело восторженное: "Горби, помогай!"
Не проходит недели, как 12 октября в Москву прилетает Хагер. Именно ему, хранителю марксистского огня, выпала честь просить советских сюзеренов помочь вассалам избавиться от вышедшего в тираж генсека. Но руководители КПСС дали понять, что дела СЕПГ отныне их не касаются. Вы совершенно самостоятельны, товарищи. Разбирайтесь с вашими обоями сами.
Города ГДР на глазах переходили во власть манифестантов. В этом состояла самобытность восточногерманской революции. Не было забастовок. Тем более не было погромов, не говоря о стрельбе. Только мирные шествия и митинги. Без единого разбитого стекла, без единого вытоптанного газона. И только после работы.
Так и не возникло организационно-политического центра. "Новый форум" придавал определённую организованность, но состояли в нём около 10 тысяч человек, воззвание подписали 200 тысяч, тогда как к демонстрациям были причастны миллионы.
Демонстрация в Лейпциге, 16 октября 1989 г.
Лозунги оппозиции отличались умеренностью. Прямо не говорилось даже об отстранении СЕПГ от власти. Максимум – отставка самых "развратных стариков", вроде бездушного Хагера и наглого Альбрехта. Воссоединение Германии – вообще за гранью мыслимого. Наоборот: "Создадим социалистическую альтернативу ФРГ!" Соблюдать права человека, прописанные в конституции ГДР. Конструктивно обсудить назревшие реформы. Вот, собственно, и всё.
Не проявлялись и лидеры, от кого бы ждали призывов. Люди, которых слушали, конечно, были. Не только пасторы. Скажем, в героическом Лейпциге многих вдохновила своим примером 20-летняя театральная кукольница Катрин Хаттенхауэр. Глубоко верующая лютеранка (по указанию Штази её не допустили на курсы в семинарии), правозащитница, распространительница январских листовок. Активистка нелегального – то есть не казённого – движения за мир. За раздачу новых листовок в сентябре Штази арестовала Катрин. Через месяц её пришлось выпустить – в защиту бушевал весь город. Но приказов ведь она не отдавала.
День ото дня демонстрации спонтанно меняли страну. Люди словно по наитию понимали, куда идти, чего требовать, как добиваться. Хоть считай это загадкой немецкого характера, но абсолютно мирные шествия очень эффективно давили на мощный правящий режим. Не только своей численностью. Общественный контроль над улицей выбивал почву из-под партийно-государственных структур.
Демонстрация в Шверине
Власть теряла управление. Ситуация из ряда вон, подобное никогда и никак не предусматривалось. Хозяева валят друг на друга – кто ведёт к "новому 17 июня"?! Политбюро ЦК СЕПГ собирается на экстренное заседание 18 октября. "Эрих, так дальше не пойдет. Тебе пора", – заявляет друг Штоф.
Решение о замене генерального секретаря принимается единогласно. Сам Хонеккер дисциплинированно голосует "за". Через полтора месяца – ещё при формальном правлении его партайгеноссен – он будет арестован по обвинению в госизмене, узурпации власти и коррупции. За ним последуют и Штоф (тоже настала пора), и Хагер (не зачлась октябрьская суета), и Мильке, и Миттаг, и Аксен, и Кесслер, и Клайбер, и Альбрехт, и Кроликовски, и даже Шальк-Голодковский… всего три десятка бонз СЕПГ, в том числе десять членов Политбюро. Со временем к ним присоединится Эгон Кренц – преемник Хонеккера на высшем партийном посту.
Многих реально осудят – чаще всего за расстрелы у Берлинской стены. Но всех отпустят досрочно. По возрасту и болезням, по договорённостям с властями ФРГ. Лишь некоторых подержат пару-тройку лет. Немцы сочли достаточной политическую символику осуждения.
Но до этих торжеств Немизиды ещё оставалось некоторое время.
Эгон Кренц
Вообще-то приход к высшей власти Эгона Кренца выглядел зловеще. Секретарь ЦК по безопасности позиционировался как выразитель жёсткой карательной линии. Ещё 1 октября он демонстративно посетил Пекин, отмечая 40-летие КНР, почти совпавшее с аналогичной восточногерманской датой. Понимался этот жест однозначно – готовится берлинская Тяньаньмэнь. Сам Кренц похвалил китайские власти за "успешное восстановление порядка". После чего переговорил с командующим ГСВГ генералом Борисом Снетковым. Получил от него обещание полной поддержки во всём и всеми средствами.
Приказами Кренца вводился усиленный режим полицейской службы и объявлялась боеготовность армии ГДР. С другой стороны, тот же Кренц запретил использовать огнестрельное оружие при разгонах демонстраций. Но разве для этого не хватит дубинок? Да и первое заявление Кренца в должности генсека звучало довольно резво: "Мы начинаем перемены. Прежде всего мы переходим в политическое и идеологическое наступление".
Но проходит несколько дней, и Кренц явно стухает, меняя тон на ходу. Он не может устоять перед двумя прессующими факторами. Первый: продолжение демонстраций. Второй: однозначный отказ Горбачёва поддержать советскими войсками падающий режим.
И тогда Кренц резко поворачивает в духе "не можешь подавить – возглавь". Телевидение с пафосным возмущением показывает интерьеры Вандлица. "С глубоким стыдом ознакомился я с этими фактами", – комментирует генсек. Но никому уже нет дела до его эмоций.
4 ноября на берлинскую Александерплац выходит полмиллиона. Эту акцию власти изволят согласовать, будто кто-то их спрашивает. Выступить пытался даже Маркус Вольф, но его согнали с трибуны. Телевидение транслирует митинг в прямом эфире. "Мы народ!", "За права!", "Привилегии всем!" – против таких лозунгов возражений уже не выдвигается. А ещё: "Социализму да, Эгону нет!" С этим Кренц, конечно, не согласен. Он предпринимает последнюю отчаянную попытку переломить ситуацию.
В составе Политбюро есть один деятель, которого слушают на митингах. Это Гюнтер Шабовски, которого страна знает как толкового журналиста. На пресс-конференции 9 ноября он сообщает о новых правилах свободного въезда-выезда. Из зала задаётся вопрос: когда они вступают в силу? "Сейчас", – отвечает Шабовски. В тот же день начинается слом Берлинской стены.
Но и этот козырь бит. Никто не ставит позитивных перемен в заслугу СЕПГ. Партия и правительство уже не отступают, а крушатся в самом основании. 7 ноября сдаёт премьерские полномочия Штоф. Его сменяет Ханс Модров – дрезденский окружной секретарь, суровый начальник над Бёмом, стремительно превратился из догматика-сталиниста в лидера партийных реформаторов. 3 декабря распускается Политбюро, бесславно уходит в отставку Кренц. Последним главой СЕПГ становится адвокат Грегор Гизи, сделавший себе репутацию защитой диссидентов.
Грегор Гизи
Уходящие
5 декабря демонстранты входят в здание Дрезденского управления МГБ. Надменный генерал Бём, недавно "Мильке-второй", бессильно оседает в кресле. Молча сдаёт он личное оружие христианскому демократу Герберту Вагнеру. Днём раньше активисты окружают Зульское управление. Генерал Ланге оказался потвёрже дрезденского коллеги. Он приказывает гэбистам отбиваться. Даже подумывает вместе с курфюрстом Альбрехтом провозгласить автономию Зуля под прежней властью. Но внезапно кончает с собой майор Армин Кнолль: "Не буду стрелять в народ". Надломленный Ланге сдаётся. Генерал Кох в Нойбранденбурге не дожидается гостей – 9 декабря он сам объявляет о расформировании управления.
Если уж сдались эти трое… Смысла сопротивляться не видит никто.
В феврале 1990-го СЕПГ под руководством Гизи переименуется в Партию демократического социализма (ПДС) и примет программу в терминологии левой социал-демократии. Оставаясь, правда, организацией прежних номенклатурных интересов в другом антураже, но это другая история.
Революция в ГДР считается бескровной победой мирного протеста. С этим не поспоришь. Но всё же кровь пролилась. С января по май 1990-го погибли три генерала госбезопасности ГДР.
Зульский Ланге первым последовал за своим подчинённым Кноллем. Он дисциплинированно сдавал дела новым властям, критиковал хонеккеровских тупарей, разваливших страну. Напоминал о заслугах Штази в борьбе с антисемитизмом и неонацизмом. Возмущался "психологическим террором" протестующих – их, а не себя, обвинял в гибели Кнолля… И не мог простить себе, что испугался гражданской войны, не решился отделить Зуль. Без партии и органов он не видел смысла жить. Застрелился Ланге 30 января 1990-го. В 57-ю годовщину прихода Гитлера к власти.
Не прошло месяца, как 21 февраля следующим стал дрезденский Бём. Для него обвал диктатуры тоже стал крушением мира. Жизнь без властного могущества интереса не представляла. По-другому он просто не умел существовать.
3 мая спустился в подвал и нажал на курок нойбранденбургский Кох. С ним было понятнее: привлекли за коррупцию. Неожиданно аукнулись былые строительные достижения. Хотя, конечно, и в его случае главным было другое – всё та же "катастрофа". Он, кстати, успел сказать, что, подобно Маркусу Вольфу, страстно желал реформ. Особенно экономических.
Уход этих троих стал символичным аккордом. Комментаторы отмечали, что по возрасту 52-летний Бём, 55-летний Ланге, 60-летний Кох не прошли подполья и войны. А то бы нервы были покрепче... Армин Кнолль запомнился иначе. Так или иначе, жизнь продолжилась после них.
Председательство в Госсовете Кренц передаёт председателю либерал-демократов Манфреду Герлаху. Выясняется, что послушные партии Нацфронта давно собирались сказать коммунистам всё, что о них думают. Вот и пришло время.
Начинается быстрое создание новых партий. Драматург и директор дома культуры Ибрахим Бёме учреждает Социал-демократическую партию. Которую преждевременно начинают считать политическим фаворитом общества. Левосоциалисты "Нового форума" и местные "зелёные" консолидируются в "Союзе 90". Консерваторы создают "Демократический прорыв" (оттуда начинает восхождения пасторская дочь Ангела Меркель). Но особенно впечатляюще набирает мощь ХДС ГДР – просто-напросто делающийся филиалом настоящего западногерманского ХДС.
Демонстрация на Александер-плац в Берлине, 4 ноября 1989 года
Восточная Германия словно ожила после тяжких десятилетий тоталитаризма двух видов, один другого страшнее. К концу 1989-го ГДР – уже будто и не ГДР. Это страна подъёма, оптимизма и надежды. Гордости народа за самого себя: "мы, народ" победили силу, казавшуюся несдвигаемой. И надо сказать, этот период – короткие в общем-то месяцы, практически всего год – многим вспоминается с ностальгией. Когда коммунистического режима уже не стало, а капитализм ещё не пришёл.
Постепенно менялась политическая повестка дня. Вместо преобразований в ГДР – отношения с ФРГ. Вопрос один: как объединяться? Сразу и безусловно либо постепенно и с оговорками. Вторую позицию проводит правительство Модрова. Тоже, впрочем, под лозунгом "За Германию – единую отчизну". Близки к нему социал-демократы. Первую – ХДС, во главе которого стал музыкант и юрист Лотар де Мезьер. Принципиальных противников объединения нет вообще. Кроме бывших членов Политбюро ЦК СЕПГ, пребывающих в тюремных камерах.
Решение великого вопроса
Выборы в Народную палату назначены на 18 марта 1990 года. Все прогнозы выводят в победители СДП ГДР. Ибрахим Бёме уже оглашает свой будущий кабинет, подчёркивая, что в нём нет места ни Модрову, ни де Мезьеру. Но выборы опрокидывают всё. В лидеры с огромным отрывом выходит ХДС – 41%. Социал-демократы отстали почти вдвое – 21%. ПДС приходит третьей – 16,5%. "Союз 90" – можно сказать, инициаторы перемен – не дотягивают и до 3%. Правительственная власть перешла к демохристианам – филиалу партии Гельмута Коля. Воссоединение Германии и капитализация восточных земель пошли по ускоренному сценарию.
Бюллетень на выборах 18 марта 1990 года
Предстояло немало скандалов. И Бёме (раньше), и де Мезьер (позже) раскрыты как осведомители Штази. То же произошло с тысячами восточногерманских политиков. Сломанные карьеры, скомпрометированные западногерманские партнёры. Но если вдуматься – осведомители в ГДР были социальной группой. Можно сказать, целым сословием. И это сословие, разветвлённое и влиятельное, не могло не включиться в преобразовательный процесс. Жутковато звучит, но в демократический транзит вовлеклись на серьёзных ролях стукачи коммунистической госбезопасности. Сговорившиеся с политической элитой ФРГ. Преобразования в восточных землях затруднительно без них представить. Как ни горько и ни оскорбительно это для честных энтузиастов.
Это одна из сторон сложности. Есть и другая. "Страшно далеки они от народа" – не раз вспоминалась эта хрестоматийная фраза применительно к "Новому форуму". Какая "социалистическая альтернатива"? Большинство восточных немцев жаждали воссоединения с ФРГ. Без мудрствований. Оно и свершилось 3 октября 1990-го. Года не прошло с перехода выступлений в массовую фазу.
Осенью 1991-го, находясь под следствием за коррупцию и наблюдая послепутчевый финал Советского Союза, радовался здравомыслящий Миттаг: "Не вообразить, что было бы с ГДР, если бы она ещё существовала. От таких мыслей бросает то в жар, то в холод. Убийства и хаос, голод и нищета".
Но уже не существовала. Удачно отделались. В объединении Германии, а не в реформировании ГДР, оказался итог восточногерманской революции.
За сорок лет в ГДР выросли два поколения, которые стали движущей силой мирного освободительного движения. Они не помнили нацизма, войны, оккупации и советизации. И потому не боялись перемен. К счастью для всех немцев – западных "весси" и восточных "осси" – великий вопрос эпохи был решен не по Бисмарку. Без железа и крови.
