Некоторое время тому назад уважаемый френд one_sergey попросил прокомментировать высказывание Марка Солонина, приобретшее некоторую известность в последнее время:
А можно и я обращусь к Вам с просьбой? Поскольку я в этой теме ну совсем ничего не понимаю, никогда ей не интересовался, то сам разобраться не могу. Вот прямая цитата:
"Белые люди, за счет собственных сил и средств, часто рискуя жизнью (шторма, крокодилы, змеи, комарики с вирусом во рту) вывезли много-много негров из Африки в самую лучшую (да-да!) страну мира. Сейчас потомки вывезенных живут – В СРАВНЕНИИ С ТЕМИ, КТО ОСТАЛСЯ В АФРИКЕ – как в раю. И белые даже не требуют с афро-американцев деньги за перевоз! 
Чего ж вам боле?"
Вот тут есть признаки расизма или нет? Я, честно говоря, не вижу
.

Подготовка ответа на высказанную просьбу заняла некоторое время, да и размер его (ответа) оказался несколько превышающим возможности обычного коммента в дискуссии (последует). Однако главная проблема оказалась не в этом.

Что никак не находило приемлемого решения, удовлетворяющего прежде всего автора этих строк, так это убедительное – как хотелось бы – объяснение несопоставимости этических кодексов людей сегодняшнего дня и людей прошлых времен – тех, когда рабство, рабовладение, работорговля были одними из самых распространенных институтов среди практически всех человеческих сообществ. Какие бы аргументы ни формулировать, как ни выстраивать из них систему доказательств, все это представлялось недостаточно убедительным – причем не только для возможных читателей текста, но и для меня самого.

Для асолютного большинства человечества сегодня рабство, рабовладение, работорговля – не просто преступная, но и морально неприемлемая, отвратительная, омерзительная деятельность, заслуживающая не только безусловного осуждения, но и самого жестокого наказания в отношении лиц, этой деятельностью занимающихся. Казалось бы, все достаточно просто и определенно.

Однако при обращении к событиям прошлого этические оценки современности утрачивают свою определенность. Например, как оценивать то, что человек продает (или даже отдает) самого себя в рабство? А если он продает в рабство своих детей? Свою жену?
Для большинства современных людей такие действия выглядят немыслимыми.
Однако миллионы людей в прошлом в течение столетий и тысячелетий это регулярно делали.
Должны ли тогда – с точки зрения этики сегодняшнего дня – быть подвергнуты безусловному осуждению и наказанию и рабовладельцы и рабопокупатели, и такого рода рабопродавцы?

А если выбор, стоявший перед такого рода рабопродавцом, был предельно дихотомическим – или физическая смерть своего ребенка (например, от голода) или продление его жизни (с помощью обращения его в рабство)? Являются ли такие действия оправданными с точки зрения этики сегодняшнего дня? (То, что они были приемлемыми с точки зрения этики прошлого, говорит сама эта массовая практика, длившаяся тысячелетия).

Другой пример. Значительную часть рабов у практически всех народов составляли пленные, захваченные в ходе военных действий или же специальных рейдов и экспедиций по поимке потенциальных рабов. Какой выбор был у таких пленных? Пособие в размере 600 долларов в неделю и специальная квота на поступление в Гарвардский университет? Такой опции, имеющейся сейчас у "преследуемых расовых и этнических меньшинств" в нынешних "расистских рабовладельческих США", у пленных прошлого, естественно, не было.

У пленных прошлого – кроме попадания в рабство – были еще три варианта определения своей судьбы (ни один из которых им самим, естественно, не принадлежал):
- быть умерщвленными сразу же после завершения военных действий, например, во время праздничного пира победителей (см. судьбу русских князей после битвы на реке Калке);
- быть торжественно принесенными в жертву богу, богам, духам, идолам победителей (практика человеческих жертвоприношений была широко распространена у многих народов. Вот что пишет, например, византийский историк Лев Диакон об итогах сражения киевского князя Святослава с греческим полководцем Цимисхием 21 июля 971 г.: "Воины князя Святослава после битвы собрали своих мертвецов и сожгли их, заколов при этом по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин. Совершив эту кровавую жертву, они задушили нескольких грудных младенцев и петухов, топя их в водах Истра"; как видим, в жертву приносились не только военнопленные, но и не участвовашие в военных действиях грудные младенцы);
- быть использованным в качестве продукта питания победителей (каннибализм – опять-таки широко распространенная практика человеческого поведения в разных районах мира, прекращенная на территории Европы сотни лет тому назад, но, например, массово возрожденная на территории СССР совсем недавно – в 1930-40-х годах).

Итак, для определения последующей судьбы военнопленных имелось четыре варианта (ни один из которых не был, естественно, выбором самих пленных) – три немного отличающихся способа быть убитым и обращение в рабство.

Какой из этих вариантов – с точки зрения этики сегодняшнего дня – выглядит более предпочтительным?

Допускаю, что приведенные примеры не всем читателям могут показаться достаточно убедительными для объясения выбора, делавшегося предками многих современных народов. Поэтому для максимального приближения к соответствующей исторической обстановке полагаю возможным разместить ниже два отрывка из "Записки о путешествии на Волгу" Ахмада ибн Фадлана, секретаря посольства аббасидского халифа аль-Муктадира, посетившего Волжскую Булгарию в 922 г.

Ценность отрывков из указанной книги для многих читателей этого блога заключается, в частности, также в том, что это одно из немногих достаточно детальных описаний, сделанных непосредственным свидетелем общественной жизни и повседневного быта двух народов – хазар и русов, обложивших данью (последовательно) восточных славян. Именно хазары и русы стоят у истоков формирования государства, получившего затем в историографии Российской империи, СССР, России (до 2014 г.) название Киевской Руси или же Древнерусского государства (термин, предпочитаемый с 2014 г. официальной историографией РФ).

Ахмед ибн Фадлан о русах

...Один из обычаев царя русов тот, что вместе с ним в его очень высоком замке постоянно находятся четыреста мужей из числа бога­тырей, его сподвижников, причем находящиеся у него надежные люди из их числа умирают при его смерти и бывают убиты из-за него...

Он сказал: "Я видел русов, когда они прибыли по своим торговым делам и расположились у реки Атыл. Я не видал [людей] с более совер­шенными телами, чем они. Они подобны пальмам, белокуры, красны ли­цом, белы телом. Они не носят ни курток, ни хафтанов, но у них мужчина носит кису, которой он охватывает один бок, причем одна из рук выходит из нее наружу. И при каждом из них имеется топор, меч и нож, [причем] со всем этим он [никогда] не расстается. Мечи их искусной рабо­ты, бороздчатые, франкские. И от края ногтей иного из них [русов] до его шеи [имеется] собрание деревьев, изображений [картинок] и тому подоб­ного.

А у каждой их женщины на груди прикреплена коробочка, или из железа, или из серебра, или из меди, или из золота, или из дерева в соот­ветствии с размерами [денежных] средств их мужей. И у каждой коробоч­ки – кольцо, у которого нож, также прикрепленный на груди. А на шее у них ожерелье из золота и серебра, потому что, когда мужчина владеет де­сятью тысячами дирхемов, у его жены – одно ожерелье, а если двадцатью тысячами, то два ожерелья, и таким образом каждые десять тысяч, которые он прибавляет к ним [дирхемам], прибавляют ожерелье его жене, так что на шее иной из них бывает много [рядов] ожерелий.

Самым великолепным украшением [считаются] у них [русов] зеле­ные бусы из той керамики, которая бывает на кораблях. Они делают [для приобретения их] исключительные усилия, покупают одну такую бусину за дирхем и нанизывают [их] в качестве ожерелий для своих жен.

Дирхемы русов – серая белка без шерсти, хвоста, передних и задних лап и головы, [а также] соболи. Если чего-либо недостает, то от этого шкурка становится бракованной [монетой]. Ими они совершают меновые сделки, и оттуда их нельзя вывезти, так что их отдают за товар. Весов там не имеют, а только стандартные бруски металла. Они совершают куплю­-продажу посредством мерной чашки.

Они – грязнейшие из творений Аллаха, они не очищаются ни от экс­крементов, ни от урины, не омываются от половой нечистоты и не моют своих рук после еды, но они, как блуждающие ослы. Они прибывают из своей страны и причаливают свои корабли на Атыле, – а это большая река, – и строят на ее берегу большие дома из дерева. И собирается [их] в одном [таком] доме десять и двадцать, – меньше или больше. У каждого [из них] скамья, на которой он сидит, и с ними [сидят] девушки-красавицы для купцов. И вот один [из них] сочетается со своей девушкой, а товарищ его смотрит на него. А иногда собирается [целая] группа из них в таком поло­жении один против другого, и входит купец, чтобы купить у кого-либо из них девушку, и наталкивается на него, сочетающегося с ней. Он же не ос­тавляет ее, пока не удовлетворит своей потребности.

У них обязательно каждый день умывать свои лица и свои головы самой грязной водой, какая только бывает, и самой нечистой. А это [быва­ет] так, что девушка является каждый день утром, неся большую лохань с водой, и подносит ее своему господину. Он же моет в ней свои руки, свое лицо и все свои волосы. И он моет их и вычесывает их гребнем в лохань. Потом он сморкается и плюет в нее и не оставляет ничего из грязи, чего бы он ни сделал в эту воду. Когда же он покончит с тем, что ему нужно, девушка несет лохань к сидящему рядом с ним, и [этот] делает то же, что сделал его товарищ. И она не перестает подносить ее от одного к другому, пока не обнесет ею всех, находящихся в [этом] доме, и каждый из них сморкается, плюет и моет свое лицо и свои волосы в ней.

И как только их корабли прибывают к этой пристани, тотчас выхо­дит каждый из них, [неся] с собою хлеб, мясо, лук, молоко и набиз, чтобы подойти к длинному воткнутому [в землю] бревну, у которого [имеется] лицо, похожее на лицо человека, а вокруг него маленькие изображения, а позади этих изображений длинные бревна, воткнутые в землю. Итак, он подходит к большому изображению и поклоняется ему, потом говорит ему: "О мой господь, я приехал из отдаленной страны, и со мной девушек столько-то и столько-то голов и соболей столько-то и столько-то шкур", – пока не назовет всего, что прибыло с ним из его товаров — "и я пришел к тебе с этим даром", -потом [он] оставляет то, что имел с собой, перед [этим] бревном, — "итак, я желаю, чтобы ты пожаловал мне купца, имеюще­го многочисленные динары и дирхемы, чтобы он покупал у меня в соот­ветствии с тем, что я пожелаю, и не прекословил бы мне ни в чем, что я го­ворю". Потом он уходит.

Итак, если продажа для него будет трудна, и пребывание его затянет­ся, то он снова придет со вторым и третьим подарком, и если [для него] будет затруднительно добиться того, чего он хочет, он понесет к каждому из маленьких изображений подарок, попросит их о ходатайстве и скажет: "Эти – жены нашего господа, дочери его и сыновья его". Итак, он не пере­стает обращаться с просьбой то к одному изображению, то к другому, про­сить их, искать у них заступничества и униженно кланяться перед ними. Иногда же продажа пойдет для него легко и он продаст. Тогда он говорит: "Господь мой удовлетворил мою потребность, и мне следует вознаградить его". И вот он берет некоторое число овец или рогатого скота, убивает их, раздает часть мяса, а оставшееся несет и оставляет между тем большим бревном и стоящими вокруг него маленькими и вешает головы рогатого скота или овец на это воткнутое [сзади] в землю дерево. Когда же наступит ночь, придут собаки и съедят все это. И говорит тот, кто это сделал: "Гос­подь мой уже стал доволен мною и съел мой дар".

Если кто-либо из них заболел, то они разобьют для него палатку в стороне от себя, оставят его в ней, положат вместе с ним некоторое коли­чество хлеба и воды и не приближаются к нему и не говорят с ним, осо­бенно если он бедняк или невольник, но если это лицо, которое имеет тол­пу родственников и слуг, то люди посещают его во все эти дни и справля­ются о нем. Итак, если он выздоровеет и встанет, то возвратится к ним, а если он умрет, то они его сожгут. Если же он был невольник, они оставят его в его положении, [так что] его едят собаки и хищные птицы.

Если они поймают вора или грабителя, то они поведут его к длинно­му толстому дереву, привяжут ему на шею крепкую веревку и подвесят его на нем навсегда, пока он не распадется на куски от ветров и дождей.

Мне не раз говорили, что они делают со своими главарями при [их] смерти дела, из которых самое меньшее – сожжение, так что мне все время очень хотелось познакомиться с этим, пока не дошла до меня [весть] о смерти одного выдающегося мужа из их числа. Итак, они положили его в его могиле и покрыли ее над ним настилом на десять дней, пока не закон­чат кройки его одежд и их сшивания.

А именно: если [это] бедный человек из их числа, то делают малень­кий корабль, кладут его в него и сжигают его [корабль]. Что же касается богатого, то собирают то, что у него имеется, и делят это на три трети, причем [одна] треть – для его семьи, [одна] треть на то, чтобы на нее скро­ить для него одежды, и [одна] треть, чтобы на нее приготовить набиз, ко­торый они пьют до дня, когда его девушка убьет сама себя и будет сожже­на вместе со своим господином. Они, злоупотребляя набизом, пьют его но­чью и днем, [так что] иной из них умрет, держа кубок в руке.

Они в те десять дней пьют и сочетаются [с женщинами] и играют на сазе. А та девушка, которая сожжет сама себя с ним, в эти десять дней пьет и веселится, украшает свою голову и саму себя разного рода украшениями и платьями и, так нарядившись, отдается людям.

Если умрет главарь, то его семья скажет его девушкам и его отрокам: "Кто из вас умрет вместе с ним?" Говорит кто-либо из них: "Я". И если он сказал это, то [это] уже обязательно, – ему уже нельзя обратиться вспять. И если бы он захотел этого, то этого не допустили бы. Большинство из тех, кто это делает, – девушки. И вот когда умер тот муж, о котором я упомянул раньше, то сказали его девушкам: "Кто умрет вместе с ним?" И сказала од­на из них: "Я". Итак, ее поручили двум девушкам, чтобы они охраняли ее и были бы с нею, куда бы она ни пошла, настолько, что они иногда [даже] мыли ей ноги своими руками. И они [родственники] принялись за его дело, – за кройку для него одежд и устройство того, что ему нужно. А девушка каждый день пила и пела, веселясь, радуясь будущему.

Когда же наступил день, в который должны были сжечь его и де­вушку, я прибыл к реке, на которой [находился] его корабль, – и вот он уже вытащен [на берег] и для него поставлены четыре устоя из дерева ха­данга и из другого дерева [халанджа] и вокруг них поставлено также нечто вроде больших помостов из дерева. Потом [корабль] был протащен, пока не был помещен на это деревянное сооружение. И они стали его охранять, ходить взад и вперед и говорить речью, для меня непонятной. А он [умер­ший] был еще в своей могиле, [так как] они [еще] не вынимали его.

В середину этого корабля они ставят шалаш из дерева и покрывают этот шалаш разного рода "кумачами". Потом они принесли скамью, помес­тили ее на корабле, покрыли ее стегаными матрацами и византийской пар­чей, и подушки – византийская парча. И пришла женщина старуха, кото­рую называют ангел смерти, и разостлала на скамье упомянутые нами выше постилки. Это она руководит его обшиванием и его устройст­вом и она [же] убивает девушек. И я увидел, что она старуха-богатырка, здоровенная, мрачная.

Когда же они прибыли к его могиле, они удалили землю с дерева [настила], удалили дерево и извлекли его в покрывале, в котором он умер. И я увидел, что он уже почернел от холода этой страны. Еще прежде они поместили с ним в могиле набиз, [какой-то] плод и лютню. Теперь они вынули все это. И вот он не завонял, и в нем ничего не изменилось, кроме его цвета. Тогда они надели на него шаровары, гетры, сапоги, куртку, парче­вый хафтан с пуговицами из золота, надели ему на голову шапку из парчи, соболью, и понесли его, пока не внесли его в находившийся на корабле шалаш, посадили его на стеганый матрац, подперли его подушками и при­несли набиз, плод, разного рода цветы и ароматические растения и поло­жили это вместе с ним. И принесли хлеба, мяса и луку и оставили это пе­ред ним. И принесли собаку, рассекли ее пополам и бросили ее в корабль. Потом принесли все это оружие и положили его рядом с ним. Потом взяли двух лошадей и гоняли их до тех пор, пока они не вспотели. Потом рассек­ли их мечами и бросили их мясо в корабле. Потом привели двух коров, также рассекли их и бросили их в нем. Потом доставили петуха и курицу, убили их и оставили в нем.

Собирается много мужчин и женщин, играют на сазах, и каждый из родственников умершего ставит шалаш поодаль от его шалаша. А девуш­ка, которая хотела быть убитой, разукрасившись, отправляется к шалашам родственников умершего, ходя туда и сюда, входит в каждый из их шалашей, причем с ней сочетается хозяин шалаша и говорит ей громким голо­сом: "Скажи своему господину: "Право же, я совершил это из любви и дружбы к тебе". И таким же образом, по мере того, как она проходит до конца [все] шалаши, также [все] остальные с ней сочетаются.

Когда же они с этим делом покончат, то, разделив пополам собаку, бросают ее внутрь корабля, а также отрезав голову петуху, бросают [его и его голову] справа и слева от корабля.

Когда же пришло время спуска солнца, в пятницу, привели девушку к чему-то, сделанному ими еще раньше наподобие обвязки ворот. Она по­ставила свои ноги на ладони мужей, поднялась над этой обвязкой [смотря поверх нее вниз], и произнесла [какие-то] слова на своем языке, после чего ее спустили. Потом подняли ее во второй раз, причем она совершила по­добное же действие, [как] и в первый раз. Потом ее опустили и подняли в третий раз, причем она совершила то же свое действие, что и в первые два раза. Потом ей подали курицу, – она отрезала ей голову и швырнула ее [го­лову]. Они [же] взяли эту курицу и бросили ее в корабль. Итак, я спросил переводчика о ее действиях, а он сказал: "Она сказала в первый раз, когда ее подняли: "Вот я вижу своего отца и свою мать", – и сказала во второй раз: "Вот все мои умершие родственники, сидящие", – и сказала в третий раз: "Вот я вижу своего господина, сидящим в саду, а сад красив, зелен, ис ним мужи и отроки, и вот он зовет меня, – так ведите же меня к нему".

Итак, они прошли с ней в направлении к кораблю. И она сняла два браслета, бывшие с ней, и отдала их оба той женщине-старухе, называемой ангел смерти, которая ее убьет. И она сняла два бывших на ней ножных кольца и дала их оба тем двум девушкам, которые [все время] служили ей, а они обе -дочери женщины, известной под названием ангел смерти.

После этого та группа [людей], которые перед тем уже сочетались с девушкой, делают свои руки устланной дорогой для девушки, чтобы де­вушка, поставив ноги на ладони их рук, прошла на корабль. Но они [еще] не ввели ее в шалаш. Пришли мужи, [неся] с собою щиты и палки, а ей по­дали кубком набиз. Она же запела над ним и выпила его. И сказал мне пе­реводчик, что она этим прощается со своими подругами. Потом ей был по­дан другой кубок, она же взяла его и долго тянула песню, в то время как старуха торопила ее выпить его и войти в палатку, в которой [находился] ее господин.

И я увидел, что она растерялась, захотела войти в шалаш, но всунула свою голову между ним и кораблем. Тогда старуха схватила ее голову и всунула ее [голову] в шалаш и вошла вместе с ней, а мужи начали ударять палками по щитам, чтобы не был слышен звук ее крика, вследствие чего обеспокоились бы другие девушки и перестали бы стремиться к смерти вместе со своими господами. Затем вошли в шалаш шесть мужей из [чис­ла] родственников ее мужа и все [до одного] сочетались с девушкой в при­сутствии умершего. Затем, как только они покончили с осуществлением [своих] прав любви, уложили ее рядом с ее господином. Двое схватили обе ее ноги, двое обе ее руки, пришла старуха, называемая ангел смерти, нало­жила ей на шею веревку с расходящимися концами и дала ее двум [му­жам], чтобы они ее тянули, и приступила [к делу], имея [в руке] огромный кинжал с широким лезвием. Итак, она начала втыкать его между ее ребра­ми и вынимать его, в то время как оба мужа душили ее веревкой, пока она не умерла.

Потом явился ближайший родственник умершего, взял палку и зажег ее у огня. Потом он пошел, пятясь задом, – затылком к кораблю, а лицом к людям, [держа] зажженную палку в одной руке, а другую свою руку на заднем проходе, будучи голым, – чтобы зажечь сложенное дерево, [быв­шее] под кораблем. Потом явились люди с деревом [для растопки] и дро­вами. У каждого из них была палка, конец которой он зажег. Затем [он] бросает ее в это [сложенное под кораблем] дерево. И берется огонь за дро­ва, потом за корабль, потом за шалаш, и мужа, и девушку, и [все], что в нем [находится]. Потом подул ветер, большой, ужасающий, и усилилось пламя огня и разгорелось его пылание. Был рядом со мной некий муж из русов. И вот я услышал, что он разговаривает с бывшим со мной переводчиком. Я спросил его о том, что он ему сказал. Он сказал: "Право же, он говорит: "Вы, арабы, глупы". Я же спросил его об этом. Он сказал: "Действительно, вы берете самого любимого вами из людей и самого ува­жаемого вами и оставляете его в прахе, и едят его насекомые и черви, а мы сжигаем его во мгновение ока, так что он немедленно и тотчас входит в рай". Потом он засмеялся чрезмерным смехом. Я же спросил об этом, а он сказал: "По любви господа его к нему, [вот] он послал ветер, так что он [ветер] возьмет его в течение часа". И в самом деле, не прошло и часа, как корабль, и дрова, и девушка, и господин превратились в золу, потом в [мельчайший] пепел.

Потом они соорудили на месте этого корабля, который они [когда-­то] вытащили из реки, нечто вроде круглого холма и водрузили в середине его большое бревно хаданга, написали на нем имя [этого] мужа и имя царя русов и удалились.

Он сказал: Один из обычаев царя русов тот, что вместе с ним в его очень высоком замке постоянно находятся четыреста мужей из числа бога­тырей, его сподвижников, причем находящиеся у него надежные люди из их числа умирают при его смерти и бывают убиты из-за него. С каждым из них [имеется] девушка, которая служит ему, моет ему голову и приготов­ляет ему то, что он ест и пьет, и другая девушка, [которой] он пользуется как наложницей в присутствии царя. Эти четыреста [мужей] сидят, а но­чью спят у подножия его ложа. А ложе его огромно и инкрустировано дра­гоценными самоцветами. И с ним сидят на этом ложе сорок девушек для его постели. Иногда он пользуется как наложницей одной из них в присут­ствии своих сподвижников, о которых мы [выше] упомянули. И этот по­ступок они не считают постыдным. Он не спускается со своего ложа, так что если он захочет удовлетворить некую потребность, то удовлетворяет ее в таз, а если он захочет поехать верхом, то он подведет свою лошадь к ло­жу таким образом, что сядет на нее верхом с него, а если [он захочет] сой­ти [с лошади], то он подведет свою лошадь настолько [близко], чтобы сой­ти со своей лошади на него. И он не имеет никакого другого дела, кроме как сочетаться [с девушками], пить и предаваться развлечениям. У него есть заместитель, который командует войсками, нападает на врагов и за­мещает его у его подданных.

Их отличные ["добропорядочные"] люди проявляют стремление к кожевенному ремеслу и не считают эту грязь отвратительной.

В случае, если между двумя лицами возникнет ссора и спор, и их царь не в силах достигнуть примирения, он выносит решение, чтобы они сражались друг с другом мечами, и тот, кто окажется победителем, на сто­роне того и правда.

Ахмед ибн Фадлан о хазарах

...иногда он [царь] разрежет каждого из них на два куска и разопнет их, а иногда повесит их за шеи на деревьях. Иногда же, если окажет им милость, то сделает их конюхами.

Что же касается царя хазар, титул которого хакан, то, право же, он не показывается иначе, как [раз] в каждые четыре месяца, [появляясь] в [по­четном] отдалении. Его называют "большой хакан", а его заместителя на­зывают хакан-бех. Это тот, который предводительствует войсками и ко­мандует ими, управляет делами государства, руководит им, появляется [перед народом], совершает походы, и ему изъявляют покорность находя­щиеся поблизости от него цари. И он входит каждый день к наибольшему хакану смиренно, проявляя униженность и спокойствие. Он входит к нему не иначе, как босым, держа в своей руке дрова, причем, когда приветствует его, то зажигает перед ним эти дрова. Когда же он покончит с топливом, он садится вместе с царем на его трон. Его замещает муж, называе­мый кундур-хакан, а этого также замещает муж, называемый джавшыгыр. Обычай наибольшего царя тот, что он не дает аудиенции людям и не раз­говаривает с ними, и к нему не является никто, кроме тех, кого мы упомя­нули, а полномочия вершить дела, наказывать [преступников] и управлять государством принадлежат его заместителю хакан-беху.

Другой обычай [относительно] наибольшего царя [тот, что], если он умрет, то строится для него большой двор, в котором [имеются] двадцать домов, и в каждом из этих домов для него вырывается могила. Измельча­ются камни настолько, что они делаются похожими на глазной порошок, и расстилаются в ней, и поверх этого накладывается негашеная известь. А под [этим] двором [имеется] река, и [эта] река большая, и они помещают [проводят] эту [реку] над этой могилой, и говорят: "Чтобы не [w.439] доб­рался до нее ни шайтан, ни человек, ни черви, ни насекомые". Когда он по­хоронен, то рубят шеи тем, кто его хоронит, чтобы не было известно, в ка­ком из домов [находится] его могила. Могила его называется рай, и гово­рят: "Он вошел в рай".

И все [эти] дома выстланы парчей, сотканной из золота.

[Еще] обычай царя хазар [тот], что у него двадцать пять жен, [при­чем] каждая из этих жен – дочь кого-либо из царей, соседящих с ним, ко­торую он берет [себе] волей или неволей. У него шестьдесят девушек-­наложниц для его постели, причем только такие, которые отличаются красотой. И каждая из свободных и наложниц [находится] в отдельном двор­це, у нее [есть] помещение в виде купола, покрытое тиком, и вокруг каж­дого "купола" [есть] утоптанное пространство. И у каждой из них [есть] евнух, который ее стережет. Итак, если [хакан] захочет использовать одну из них [как наложницу], он посылает за евнухом, который ее стережет, и [тот] является с ней быстрее мгновения ока, чтобы положить ее в его по­стель, причем евнух останавливается у дверей "купола" царя. Когда же [царь] использовал ее [как наложницу], он [евнух] берет ее за руку и уда­ляется и не оставляет ее после этого ни на одно мгновение.

Когда этот большой царь выезжает верхом, [то] едут [также] все вой­ска по случаю его выезда, причем между ним и частями кортежа миля [расстояния], и ни один из его подданных не видит его иначе, как павши ниц на свое лицо, поклоняясь ему, и не поднимает своей головы, пока он не проследует мимо него.

Продолжительность [правления] их царя – сорок лет. Если он пере­живет их [хотя бы] на один день, то подданные и его приближенные уво­лят его или убьют и скажут: "У этого ум уже уменьшился и его суждение [стало] путаным [неясным]".

Если он пошлет [в поход] отряд [войска], то он не обращается вспять никоим образом и никаким способом, а если он обратится в бегство, то предается смерти всякий, кто из него к нему [к царю] возвратится. А что касается предводителей и его заместителя, то, если они обратятся в бегст­во, приведут их [самих] и приведут их жен и их детей и дарят их другим в их присутствии, в то время как они смотрят [на это], и точно так же [дарят] их лошадей, и их [домашние] вещи, и их оружие, и их дворы [усадьбы, а иногда он [царь] разрежет каждого из них на два куска и разопнет их, а иногда повесит их за шеи на деревьях. Иногда же, если окажет им милость, то сделает их конюхами.

У царя хазар [есть] огромный город на реке Атыл. Он состоит из двух сторон, – в одной из этих двух сторон [живут] мусульмане, а в другой стороне – царь и его приближенные. Над мусульманами [начальствует] муж из [числа] приближенных отроков царя, который называется хаз. Он мусульманин, и судебная власть над мусульманами, живущими в стране хазар и [временно] приезжающими к ним по торговым делам, предостав­лена этому отроку-мусульманину, так что никто не рассматривает их дел и не производит суда между ними, кроме него. У мусульман в этом городе [есть] соборная мечеть, в которой они совершают молитву и при­сутствуют в ней в дни пятниц. При ней [есть] высокий минарет и несколь­ко муэззинов.

И вот, когда в триста десятом году до царя хазар дошла [весть], что мусульмане разрушили синагогу, бывшую в Усадьбе ал-Бабунадж, он при­казал, чтобы минарет был разрушен, казнил муэззинов и сказал: "Если бы, право же, я не боялся, что в странах ислама не останется ни одной нераз­рушенной синагоги, я обязательно разрушил бы [и] мечеть".

Хазары и их царь – все иудеи, а "славяне" и все, кто сосе­дит с ними, [находятся] у него в покорности, и он обращается к ним, как к находящимся в рабстве, и они повинуются ему с покорностью.

Андрей Илларионов

Livejournal

! Орфография и стилистика автора сохранены