Прочел очень любопытный пост Максима Мировича (того самого парня, который рассказывает о реалиях СССР) - о книгах для детей. Да, книги очень даже использовались для пропаганды - о том, как распрекрасно в СССР и как ужасно жить в капиталистической загранице, где "человек человеку волк", о том, как стало хорошо после 1917-го - и как ужасно было до того.
Все так.
Однако было и кое-что иное. Мало, слабо - но было.
По царской России примером будет не книга о бомжах (тогда существовало слово "босяки"), а совсем наоборот - в нынешние времена сказали бы "верхушка среднего класса".
Итак, открываем книгу Александры Яковлевны Бруштейн "Дорога уходит в даль…"
Юная Сашенька Яновская – дочь хирурга. Человека честнейшего, бедняков он часто лечит бесплатно. (Правда, со слишком жестким характером и невероятно требовательного по отношению к детям).
И… семья доктора может нанять кухарку, гувернантку для Сашеньки. Неплохо живут? Да.
А вместе с тем есть и другое.
Есть национальное унижение. Дело происходит в Вильно, в "черте оседлости", семья Яновских – евреи, поступление Сашеньки в Женский институт (там сильнее преподают некоторые дисциплины) не так-то просто…
И разговоры, разговоры… Только ли учеба и повседневные дела? Нет. Политика тоже затрагивает подростков.
"События в Ливадийском дворце, в далеком Крыму, обсуждаются людьми и в особенности газетами. Наибольший интерес вызывает сын Александра Третьего, наследник - цесаревич Николай Александрович. Ведь если Александр Третий умрет, на трон вступит наследник - цесаревич, он будет царствовать, и его будут называть "Николай Второй"…
- Подумать только! - говорит Иван Константинович. - Ему всего сорок девять лет...
- Умирали цари и моложе! - мрачно ухает доктор Фин, удивительно похожий на старую сову. - Ну, уж это только те, что не своей смертью померли, - машет рукой хирург Небогин.
Мне ужасно интересно: как это помирают "не своей" смертью? А чьей же? Чужой? Вот так, как папа, по рассеянности, часто приходит домой в чужих калошах?
И еще интересно мне: почему все говорят о возможной смерти царя так безучастно? Не жаль им его, что ли?
В очередном нашем задушевном разговоре с папой, на диване, под енотовой шубой, я спрашиваю:
- Папа, а царь этот - старый царь - хороший или плохой?
Папа отвечает не сразу:
- Видишь ли, Пуговка... собственно говоря...
- Папа, я это ненавижу!
- Что ты ненавидишь?
- А вот это твое "собственно говоря"! Когда ты начинаешь тянуть "видишь ли... собственно говоря", - значит, ты не хочешь сказать мне правду.
- А и верно! Я и вправду не очень хочу отвечать на твой вопрос.
- Почему?
- Потому что ты еще дурочка... Сболтаешь где-нибудь то, что я тебе скажу, - и готово: тебя исключат из института, меня посадят в тюрьму. Поняла?
- Ну, если ты мне не доверяешь... - И я, захлебнувшись обидой, начинаю спускать ноги с дивана, чтобы уходить.
- Да сиди ты! - удерживает меня папа. - Я тебе скажу, только смотри - никому!
- Ник-к-кому!
- Так вот... Как бы тебе это сказать...
- Ты - опять? - рычу я и передразниваю папу: - "Как бы тебе это сказать...", "Собственно говоря..."
- Да ведь, понимаешь, трудно мне ответить на такой вопрос. Я сам никогда царем не бывал... Дело это, наверно, трудное... И - противное!
- Твое - лучше?
- А то нет? - удивляется папа. - Самый плохой врачишка все-таки нужен людям. А самый лучший царь... черт его знает, кому он нужен!
- Ты мне не ответил! Я хочу знать: наш старый царь - хороший?
Папа задумывается. Потом говорит не громко, но решительно:
- Плохой. Не только сам никогда ничего хорошего не сделал, но даже из того, что сделал до него отец, - а отец его кое-что сделал толковое, хотя и немного, - Александр Третий вытоптал все хорошее до последней крупинки, а плохое еще умножил.
Я долго молчу. Мне представляется, как тяжелый, огромный Александр Третий, вылезши из портрета в нашем актовом зале, топчет что-то "толковое", что сделал его отец. Вытаптывает ножищами в огромных лакированных сапогах...
- Папа... Павла Григорьевича и Анну Борисовну сослал в Сибирь он?
- Он.
- А товарищей Павла Григорьевича, которых повесили в Якутске, кто приказал казнить? Он?
- Он. И что страна нищая, и крестьяне без земли, и рабочие живут хуже, чем скотина... неграмотные, темные... и что поляков согнули в бараний рог, и литовцев давят, и евреям вздохнуть не дают - он ничего этого даже на каплю не облегчил!
Все. Больше мы с папой об этом не разговариваем.
Болезнь царя затягивается. И каждый день у нас только три урока: после большой перемены вместо уроков служат молебствие в домовой церкви нашего института, а мы - "инославные" - уходим домой. Даже служитель Степа, тот, что дает звонки к урокам и переменам, как-то, чистя дверные ручки, ворчал под нос довольно явственно:
- Богомолебствуем и богомолебствуем - и паки богомолебствуем...
Нехорошо, конечно, радоваться чужой болезни, но надо сказать правду: нам, "инославным", сейчас не жизнь, а масленица: с часу дня мы свободны!"
Правда, немножечко непохоже на сусальный миф о "России, которую потеряли" (и которой никогда не было), который сменил тоже не самый лучший миф о распрекрасных "комиссарах в пыльных шлемах" в 60-е, а потом так сработал в "перестройку", что мы и сейчас пожинаем некоторые последствия?
Непохоже. Потому что книга Бруштейн – не пропаганда. Совсем нет.
Откуда советскому подростку было узнать про "черту оседлости"? Про "дело Дрейфуса"? Про жизнь в Вильно на излете 19 века? Пропаганда трепалась про "та-та-та-пролетарский интернационализм" и "тра-та-та-международный сионизм". О таком она предпочитала не говорить ничего.
А вот оттуда кое-что узнать было вполне можно.
Да, "Дорога уходит вдаль" - это из серии "ах, как оно было плохо в России до 1917-го". Так-то оно так, да не совсем.
И, хотя книга издана в СССР, в конце-50-х – начале 60-х, я и сейчас порекомендую ее для детей и взрослых.
Советская "антисоветчина"
В СССР была возможна антисоветская литература! И не распространяемая в самиздате, а прошедшая все утверждения и спокойно лежащая на библиотечных полках!
Наверное, кто-то скажет, что автор сошел с ума или, как минимум, перегрелся на летнем солнышке.
Отнюдь.
Читаем:
"Я уже хорошо знал, что в Эквигомии нельзя жить, не зная и не повторяя ежечасно к месту и не к месту изречения Оака.
Основу составляли тринадцать фраз, которые назывались "заветами Оана". Они так часто повторялись, что я запомнил бы их, даже если бы не хотел этого. Вы можете разбудить меня в любой час ночи, и я, еще не проснувшись, повторю их в любом порядке.
ЗАВEТЫ ОАНА
1. Чем меньше ешь, тем лучше можешь работать.
2. Приглядевшись внимательно, увидишь: что кажется столь необходимым, на самом деле излишне.
3. Бык нужен изредка, вол нужен всегда. Поэтому вол полезнее быка.
4. Человек отличается от животного тем, что он подчиняется сознательно.
5. Все изменяется: вчера — друг, сегодня — враг; сегодня — враг, завтра — друг.
6. Если ты не разобьешь голову врагу, то он останется жив. Если он останется жив, он разобьет голову тебе.
7. В сущности, бедность есть самое большое богатство.
8. Хороший беспорядок лучше плохого порядка…
9. Сначала сломай старый дом, тогда лишь думай о постройке нового.
10. Коси луг чаще, новая трава будет лучше старой.
11. Когда человек один, ему приходят в голову дурные мысли, но люди помогут ему разоблачить и исправить себя.
12. Первый равен второму, второй равен третьему. Но первый может быть сверхравен третьему, если так хотят люди.
13. Не думай, что ты умнее других равных. Но не думай также, что другие равные умнее тебя".
Но, позвольте, это самое "сверхравенство" - это же Оруэлл! Какой-то странный перевод "Фермы животных".
Нет, не Оруэлл.
Это – Андрей Аникин, "Пятое путешествие Гулливера", издано в сборнике "Фантастика-78". В коем я его и прочел. До Оруэлла.
Итак, антисоветчина – по крайней мере, иногда – в СССР издавалась.
Но тут нужна была небольшая хитрость. Или прямое указание, или хотя бы намек (что и было у Аникина) на маоистский Китай. А дальше – как получится. Может и пройти – без купюр. Если цензоры глупы и ничего не понимают. Или наоборот – если они умны и понимают всё прекрасно.
Проходило такое не всегда. К примеру, есть совершенно антисоветская (если очень-очень внимательно вглядываться) "Туманность Андромеды" Ивана Антоновича Ефремова. Но замаскировано все так, что иными критиками и по сию пору считается едва ли не образцовой коммунистической утопией. Да-да, с "Академией чести и права" (всемирным аналогом КГБ), с уничтожением "ненужных" видов животных, с "разборами полетов" на "партсобраниях", с почти всеобщим воспитанием в интернатах, вне семей, с полным и сознательным отказом от чувства юмора у "людей будущего" (сам Иван Антонович в "реалистичных" рассказах юмора был не чужд). С именем главного героя "Дар Ветер" - то ли ветром надуло, то ли "Доннерветтер"…
Милая утопия, просто превосходная. Так и хочется там жить!
Так вот, "Туманность" пропустили на ура. А вот с продолжением – "Часом Быка" - случилась неприятность. Невзирая на намеки на Китай и маоизм по поводу не самого приятного строя на планете, куда прилетели посланцы "Прекрасной Земли Будущего". Сперва издали, а вот потом… Нет, официально запретить не запретили. А вот негласный запрет был.
"Город... встретил их удручающим однообразием домов, школ... мест развлечений и больниц, которое характерно было для поспешного и небрежного строительства эпохи "взрыва" населения. Странная манера перемешивать в скученных кварталах здания различного назначения обрекала на безотрадную стесненность детей, больных и пожилых людей, сдавливала грохочущий транспорт в узких каналообразных улицах".
Это даже не главное. В книге много аллюзий на материковый Китай эпохи "культурной революции". Но еще больше – на СССР, знакомый Ефремову.
Иллюстрация к роману Ивана Ефремова "Час Быка" Г.Бойко и И.Шалито
Так что не все так однозначно. Литература коварна для цензоров и идеологов. Гонишь в дверь – а правда пробивается в окно. Вот и появлялось в СССР то, что появиться, по идее, было не должно. "Через препоны и рогатки цензуры", как говорил основатель совка. Он знал, что говорил.
! Орфография и стилистика автора сохранены
