Имя Максима я услышала впервые от Кирилла Кленова, участвовавшего вместе с ним в "захвате" Минздрава. Кирилл только что освободился из колонии. Мне позвонили встречавшие его ребята: "Нужна помощь. Он очень хочет рассказать обо всем, что испытал". Мы говорили долго. Говорили, несмотря на то, что мне было страшно смотреть на прозрачно-голубую кожу Кирилла: последние месяцы он провел в одиночке. Кирилл понял, почему я избегаю смотреть ему в лицо: "Не пугайтесь. Вы еще не знаете, как сидел Громов…"
О том, как сидел Максим, я узнала гораздо позже нашей первой с ним встречи. Из рассказов его пока не опубликованной книги…
После того как Громова избили уже во второй раз после задержания на акциях "Стратегии-31", задалась простым вопросом: "Почему именно к Максиму у полицейских "особое" отношение?"
Сначала личный состав 43-го питерского отделения полиции подчеркнул характер их с Максимом взаимоотношений через побои, а затем, после митинга 31 июля, уже 64-е отделение полиции выразило свою солидарность с коллегами.
За ответом залезла в папки своего компьютера со старыми записями, пролистала переписку с Максимом и перечитала документы по тому самому делу о "захвате Минздрава".
Минздрав
2 августа 2004 года в здание Министерства здравоохранения вошла группа людей в форме сотрудников МЧС. Лица закрывали маски. Они прошли по кабинетам здания и обходительно попросили сотрудников покинуть здание министерства в связи с проводившимися учениями. Женщины кокетливо спрашивали "эмчеэсовцев", не выдадут ли и им такие же маски. Организаторы "учений" в ответ просили не забывать свои личные вещи, ценности и документы. Когда здание министерства опустело, "эмчеэсовцы" вошли в несколько кабинетов, в том числе в 270-й, числившийся за министром Зурабовым. Кроме этого кабинета, протестные действия разворачивались в кабинетах номер 318, 320 и 326. Ведущие в них двери были заблокированы при помощи строительного пистолета.
День мирной акции нацболов против принятия федерального закона номер 122 об отмене льгот и их монетизации был выбран не случайно. Именно 2 августа 2004 года в Государственной думе проводилось голосование по данному вопросу.
Надо сказать, что нацболы были не одиноки в своем протесте. В России невозможно было найти человека, который бы спокойно отнесся к тому откровенному сдиранию последних одежонок с нищего народа. В одной из своих многочисленных жалоб на приговор Тверского районного суда города Москва Максим Громов написал: "Разделяя взгляды и являясь членом межрегионального общественного объединения "Национал-большевистская партия" (на тот момент еще не запрещенная как экстремистская), я, будучи в трезвом состоянии, сознательно участвовал в мирной акции с целью выразить свой протест против действий Министерства здравоохранения и социального развития РФ и правительства РФ по поводу участия их в подготовке указанного закона, так как отмена льгот негативно могла отразиться, а в последствии и отразилась, на благосостоянии более 2/3 (около 102 миллионов) населения нашей с Вами страны, в большинстве своем малоимущих граждан, в том числе пенсионеров, ветеранов и инвалидов".
Итак, цель акции в Минздраве — политический протест против одного из самых непопулярных законов.
Акция носила мирный характер. Позднее это подтвердили в ходе судебного процесса в Тверском суде как свидетели обвинения, так и свидетели защиты. Так, например, сотрудница министерства М.М. Демина, занимавшая кабинет номер 290, заявила суду, что она "не почувствовала никакой агрессии" и "никакой враждебности". Боец ОМОНа Ф.И. Дудоладова так охарактеризовала подсудимых: "Они были в основном воспитанные и интеллигентные. У одного из них было удостоверение военнослужащего запаса, а один был учитель истории". Свидетель обвинения А.Н. Пивоваров показал в ходе судебного заседания 26 октября 2004 года: "Я не видел у них предметов, которыми можно навести вред". Все свидетели без исключения заявили, что
подсудимые (и иные лица) никого не оскорбляли, никому не угрожали, агрессивно себя не вели, каких-либо петард не выбрасывали, а лишь "махали флагами" и "кричали политические лозунги".
Портрет Путина
Этот снимок обошел все новостные агентства. Окно кабинета номер 270. Из окна летит портрет могущественного ВВП. Метателем портрета был Максим Громов.
Общаясь однажды с Максимом, я спросила его полушутя: "Ты утверждаешь, что кабинет никоим образом не пострадал… Ну, а портрет? Ты же где-то его взял. Со стены снял. Или, скажем, портрет на рабочем столе в рамочке стоял, чтобы Зурабов не забывал лик великого…" Максим ответил серьезно: "Да ничего мы в кабинете не трогали. Я этот портрет купил в книжном магазине на Новом Арбате. И сам вставил в рамочку".
Так Максим выразил свое личное отношение к данному российскому политику: "Я считаю, что именно Путин В.В. был возможным инициатором разработки данного закона, который он впоследствии лично утвердил".
Видимо, Владимир Владимирович заметил свой портрет на снимке, появившемся в газете "Известия" на следующий день после акции… Наверняка именно в его монаршем гневе причина изменения статьи, по которой оформили задержанных в Минздраве. Ведь сначала у всех была административная статья, и участников акции даже отпустили. А вот после публикации фотографии с портретом стали отлавливать именно тех, кто, как Тишин и Кленов, выглядывал с Громовым из одного окна.
Хулиганство ли?
Подсудимые по делу о так называемом захвате Минздрава были обвинены в хулиганстве и в умышленной порче чужого имущества, повлекшем причинение значительного ущерба.
Интересно, а к какой статье обвинения относится метание портрета? Тоже хулиганство? По-моему, трудно отрицать политический мотив поступка Громова, к которому Максим заранее подготовился.
В ходе судебного процесса показания давали и журналисты. Свидетель обвинения корреспондент "Коммерсанта" показал судье Сташиной, что Громов выбросил и разбил об асфальт портрет президента Путина, при этом отметив, что считает данный факт, как и все происходящее в Минздраве 2 августа 2004 года, не выходящим за рамки политической ненасильственной акции, которую подсудимые проводили наряду с другими политическими организациями, такими как КПРФ, "АКМ", "Идущие вместе", партия Глазьева, партия "Родина", Союз ветеранов Чернобыля и другими. На вопрос председательствующей Сташиной: "А разбитые окна, дым там были?" категорично ответил: "Не было, они (нацболы) такого никогда не делают".
Судья Елена Сташина не учла показания сотрудников министерства и ОМОНа, которые были даны в суде. Приговор был почти дословно переписан с обвинительного заключения.
Что же касается вопроса о причиненном во время акции ущербе, то ответы на него также содержатся в протоколах судебных заседаний. Та же госпожа М.М. Демина, сотрудница кабинета номер 270, в суде дала следующие показания: "На моем столе оставались важные рабочие документы, работал компьютер. Когда я вернулась, все было так, как я оставила, имущество в кабинете не пострадало".
Каторга
Она продолжалась два года, два месяца и две недели. Первые минуты были больше похожи на кадры старого фильма о войне: собаки, полицаи, люди в форме… "Нас посадили на кортки, руки за голову. По очереди стали заводить в какую-то деревянную будку. Джинсовую рубашку и футболку с Че Геварой приказали выбросить или порвать — "цвет не тот"… "Лучше рви, — посоветовал Максиму прапорщик, — а то потом себе кто-то заберет". Дошла очередь до книг. "Все книги передаются безвозмездно в лагерную библиотеку. Вы сможете их получить на правах других заключенных".
Здесь нашла коса на камень. Одно дело — порвать футболки и рубашки, не тратя сил и времени на препирательства по пустякам. Но вот книги… "Меня это не устраивает. Это достаточно редкие книги", — заявляет Максим. Старший лейтенант отвечает, "по-бандитски ухмыляясь": "Тут больше никто не будет спрашивать, устраивает вас что-то или нет. Вы — заключенный и приехали сюда отбывать наказание". Максим пытается напомнить о том, что есть закон и согласно закону лишить заключенного собственности может только суд. Но его слова тонут в гоготе. Ржут охранники. Ржет один из зеков-прислужек …
Максим вернул-таки себе книги, все до одной. После пятнадцати месяцев бесконечных жалоб и заявлений и двухнедельной голодовки.
Кто-то спросит: "А имело ли смысл бороться за какие-то книги такой ценой?" Но ведь речь шла о гораздо большем, чем просто книги. "Выполняйте ваш закон…" — вот чего требовал заключенный Громов.
В двух отделениях милиции города Санкт-Петербурга Максим Громов отказался назвать свое имя. Чем создал хлопоты в деле составления протоколов об административно задержанных.
А какая разница, как кто назовется, когда сотрудники полиции сами же нарушают недавно утвержденный Медведевым закон о полиции? Согласно этому документу, протокол о задержании должен быть составлен теми сотрудниками полиции, которые это задержание произвели. Причем закон их обязывает представиться первыми. А вот закона, который бы обязал граждан Российской Федерации постоянно носить при себе паспорт, пока еще не придумали. И ни военное положение, ни очень удобный для всякого рода беззаконий режим контртеррористической операции в стране пока еще не введены.
Снова кто-то скажет: "Ерунда. Не велика заслуга. Этот Громов уже и так чересчур известен. И почему на него такая неадекватная реакция?" Подобные высказывания мы уже слышали. И по поводу Громова, и по поводу тех немногих, которые идут впереди. Разве не помните: "И почему это все только с Политковской или Бабицким случается?" Или гнусавое нытье некоторых чеченских "правозащитников": "Эта Эстемирова явно такая смелая не просто так. Видимо, ее кто-то серьезно прикрывает". Месяца за два до расстрела Маркелова мне довелось услышать от его сотоварищей-анархистов: "Маркелов… Так он же только за большие бабки работает". Говоруны прекрасно понимают, что все эти люди другого закваса, но тем не менее не упускают возможности потрепать их имена.
Так вот, нацбол Громов — человек этой же когорты немногих сильных духом.
Подобных Анатолию Марченко, своей мученической смертью ускорившему освобождение советских политзаключенных. Не забудем и опыт Владимира Буковского, который вел упорную переписку с тюремным начальством, напоминая ему о законе.
Отказ Максима Громова соучаствовать в совершении преступных деяний 31 мая и 31 июля 2011 года — для него не исключение, а закон.
Именно так он вел себя на судилище в 2004 году, когда объявил бойкот судье Сташиной: "Я бойкотировал процесс после того, как суд принял абсолютно обвинительный курс, о чем неоднократно упоминалось защитой в течение всего процесса, а все попытки сделать отвод данному составу суда не привели ни к чему, многочисленные ходатайства, поданные как до начала судебного следствия, так и во время его, заканчивались отказами".
К Максиму относятся так, потому что он — Максим Громов. Он их, полицейских, что называется, достал. Достал тем, что, как Нагорную проповедь, вдалбливает служивым, что надо бы блюсти закон. А еще тем, что они, глумливые и гоготливые, не могут сломить Максима Громова.
Вы можете оставить свои комментарии здесь
