По Сибири и Уралу автостопом, когда на градуснике отметка падала до минус 37 градусов. Пройдены три с половиной тысячи километров дорог от Новосибирска до Москвы. В пути встречались сотрудники спецслужб, "ветераны" Донбасса, гаишники и ночи без сна. Ночевать в таких условиях в палатке самоубийство, а гостиницы я игнорирую.

Замороженная Сибирь: красный закат

Полпачки погасших спичек, так и не прикуренная сигарета, и боль в замерзающих пальцах. Пронзительный ветер бросает через трассу "Байкал" снег, вокруг на сотни километров Барабинская степь, а градусник показывает минус 30 градусов. Середина ноября, и я путешествую из Новосибирска в Москву. Позади замороженные горы Алтая, впереди – еще более лютые морозы. Мне комфортно, хотя ноги мерзнут. Пару лет назад недалеко от этих мест за ночь превратился в ледяной труп "выживальщик"-самоучка. Нелепая смерть.

Я прожил за Уралом почти три месяца, убежав от Подмосковья. Дождался настоящих морозов и сказал Сибири: "Я еще вернусь". Обратно, естественно, автостопом. На ногах летние кроссовки, разбитые в горах до дыр, зимних перчаток нет, и в первые пять минут "стопа" я залил газировкой пальцы руки, пока переупаковывал рюкзак, и у меня болит большой палец. Он уже твердый. Еще у меня нет паспорта – его украли. Идиллия.

Первое время я принципиально ловлю "фуры". Но вот останавливается легковушка. Фсбешник в запасе Николай, с южнорусскими корнями, берет меня, хотя я не голосую. Сибиряки лишены пафоса – здесь привыкли к сильным поступкам, и мое "экстремальное" путешествие мужчину не удивляет. Он служил на Дальнем Востоке, я жил в Заполярье – есть общие темы. На прощанье мне дарят зажигалку – чтобы не мучился со спичками.

Каргат – двести километров от Новосибирска. История повторяется. Пять минут и новая легковушка. Молчаливые водители. Еще полсотни километров, и наконец-то я вижу небо, залитое солнцем. После вечно пасмурного Новосибирска – мило.

О! – моя первая фура. В ней ехать интересно и удобно. И сразу, до Тюмени – это 1100 километров. За рулем потрепанного, но живучего японского праворульного – экзотика! – грузовика бывший автостопщик, да и просто неформал Сергей. Он из Екатеринбурга, а его родовые корни с Дона. Биография – металлист, сатанист (даже прозвище Люцифер), жил в пещерах (спелеология: спирт и девушки), отсидел, мыл окна небоскребов (промоальпа). Нормальная такая жизнь, есть о чем поговорить и что послушать. Мы смеемся над "гуру" автостопа – девственником-суннитом Антоном Кротовым. Еще меня угощают обедом: "Ты в дороге, не отказывайся!".

Когда едешь с востока на запад, приятно пересекать часовые пояса. В Омске перевожу часы на телефоне на час назад – день удлиняется. Над городом красный закат, а за ним кровавая луна и уже темнейшая ночь. "Примета – умрет кто-то", – говорит Люцифер. За бортом минус 30 с чем-то градусов и пустота, прерываемая изредка встречными фарами и редкими поселениями вдали от трассы. Романтика.

Дорога от Новосибирска до Тюмени уже практически идеальная: летом там доделывали многолетние ремонты. Когда я первый раз попал в Сибирь в 2014 году, было много аварийных участков. Теперь все значительно лучше.

Абсолютный минимум: минус 37

Тюмень. Три часа ночи. Я задыхаюсь с непривычки от мороза, уже минус 32. Дальнобойщик идет дальше на Пермь, а меня ждет встреча в депрессивном свердловском городке Тавда с нацболом по прозвищу Хугин, который переехал в Тюмень учиться. Женщина, у которой он нашел вписку, просит принести водки. Она раньше конвоировала зэков, охраняла зоны, а ныне – ругает московских бизнесменов, которые придя в Сибирь, сокращают зарплаты в два-три раза. На вписке пьют страшно, но зато я отмылся в душе.

После обеда выбираюсь на "Курганский тракт". Мороз лютует (минус 34), фотографии делать просто больно, хотя некоторые горожане дефилируют в кедах, и с непокрытой головой. Я ставлю походный рюкзак перед собой, так быстрее возьмут – туристов в России любят, и принимаюсь за автостоп. Поднятая на минуту рука перед потоком транспорта тут же замерзает. Затем ее отогреваю в кармане куртки. Замечаю, что замша на кроссовках окончательно треснула – щель солидная и продувается.

До Кургана почти 200 километров, к нему в сумерках меня подбросит молодой инженер Александр, украинского происхождения; он едет к своей жене-казашке. Последние годы нефтегазовая Сибирь страдает от кризиса – техническая интеллигенция, которую в России мало ценят, едва получает 500 долларов в Тюмени. Подработок почти нет, и люди годами не уходят в отпуска. Мелкие чиновники, тем временем, имеют оклады в 1000-2000 долларов. Впрочем, на ремонт дорог и города власти не скупятся.

В Курганской области Южная, степная, Сибирь заканчивается, и участились небольшие хвойные леса – формально уже Урал. Трасса ухудшается, а погода жестоко издевается. Такого холода, что встретил меня, я никогда в жизни не ощущал. Минус 37.

Темно, вдалеке огни Кургана, а передо мной заснеженная степь. Лицо дерёт пронзительный ветер, а я предаюсь автостопу у плохо освещенной стоянки перед кафе. Черный джип дает задний ход – меня заметили. Вопрос – куда? – и водитель Алексей угощает меня кофе. Он и его друг Никита возвращаются в Челябинск. Разговор заходит о религии, еще слышу, что "Бандера – (гомосексуалист)!" и про копейскую колонию, где осужденных мужчин избивали, насиловали и убивали фсиновцы. Еще я знаю челябинскую правозащитницу Оксану Труфанову; ее тут уважают.

Ночной Челябинск – люди специально делают крюк, чтобы я прошел этот промышленный город. За городом строят медный ГОК, а его противников власти обвиняют в "Майдане".

Минус двадцать – автостоп становится труднее

Полночь. Я стою за Челябинском. Первые впечатления: о! как тепло, всего-то минус 20! Но потом холод берет свое, и еще – меня никто не берет битый час. Пальцы ног коченеют. После трех попыток достаю из рюкзака сардельки, и с трудом разрываю упаковку. Глотаю быстро, пальцы рук ноют. Ужасная гадость.

Мимо проезжает патруль ГИБДД. Тормозят напротив меня. Импровизированный диалог: "Вы хотите спросить, не (больной на голову) ли я?" – "Вроде того", – кивают гаишники. Меня приглашают погреться в машину и довозят до конца челябинской кольцевой. Слышу, что офицер мечтает переехать в теплый Краснодар. В итоге, гаишник, не слушая моих возражений, сажает меня в фуру. Саня двигается на "американце" в Москву. Говорю, что могу выйти на ближайшей заправке, так как "неприлично вышло", но он не против моего присутствия.

Вскоре рельеф кардинально меняется: предгорья Урала, затяжные тягуны, серпантины, перевал Сим, сосновые леса, каменистая почва. Это все-таки красивее, чем в Сибири. Ночной автостоп чарует, но, к сожалению, периодически меня рубит в сон.

Уфа, Башкирия – я вылезаю из фуры. Мне на Казань. Где-то шесть утра, небо еще не сереет. Брожу полтора часа на повороте, пока татарин Денис на "Ладе" не берет меня. Он из Благовещенска; в 2003 году там ОМОН избил сотни людей. Работает сварщиком, считает, что жизнь стала сложнее. Потом еду с русским беженцем из Казахстана: он служил в Мурманской области, и просто расцветает, когда я рассказываю про знакомые ему места как Мончегорск.

В восемь утра солнце заливает лесостепи. У знака "Казань – 466", завтракаю яблоками, и нахожу неиспользованный презерватив. "Нефть есть, а народ живет не очень – все президент себе забирает", – сетует дед из деревни Старокурмашево, на плохом русском языке. Новая легковушка: "нордический" мужчина называет себя башкиром, как и спутницу, восточную женщину – она педагог. Башкирия – этническая чересполосица, где доминируют русские и татары, но власти продвигают башкирскую культуру.

Поворот на Дюртюли и Красноуфимск. Из автобуса высыпаются девушки, снимают штаны и делают "мокрые дела" на виду трассы. Эротика, однако. Я отворачиваюсь. Ко мне подходит парень и приглашает "по пути"; он тоже катается стопом, а их компания – это хоккейная команда. Еще в автобусе много водки. Жаль, но мне не в ту сторону. Мне дарят пачку сигарет. И через час меня берет фура прямо до Казани.

Казань, украинцы и Киевский вокзал

Сергей, как и многие провинциальные дальнобойщики, работает на московскую фирму грузоперевозок – в Тамбове платят мало. Полмесяца в рейсе, потом две недели дома. Он ругает ограничение скорости в Татарии – всего-то 70 километров. И здесь уже откровенно "тепло" – минус 8 градусов. Я, даже не надеваю перчатки, когда иду к автобусной остановке: добраться ночевать к казанскому анархисту Артему.

Казань – облагороженный и зажиточный, благодаря нефти, европейский город. Первые полчаса я пытался увидеть хоть одного татарина. По-моему, на улице одни русские. Только утром, когда мы идем погулять по историческому центру, где кафе дешевые, а книжные – дорогие, виден многонациональный срез города. Заходим в мечеть "Кул-шариф": ее арабская тематика кажется мне чужеродной Казани.

Новый день – до Москвы 800 километров с мелочью. Два часа прыгаю у трассы: аклиматизация к умеренным морозам прошла быстро. Наконец, фура 116-го региона (Татарстан) – дядя Саша из Красноуфимска. Безошибочно понимаю – украинец. Он служил в мурманском Заполярье; в начале 2000-х переехал из Украины в Россию: "подальше от нищеты". Как и многие украинцы, что мне встречались, он не рад Майдану.

В центральной России скорость падает: ремонты, пробки, населенные пункты. За десять часов с Александром прохожу только половину расстояния до столицы. Автостоп портится, но вот грузовая "Газель" дает по тормозам. Мужчина в "горке", жесткие, рубленые фразы – он "доброволец" из Нижнего Новгорода, воевал в 4-й бригаде ЛНР. При этом, наполовину украинец. Советует мне не ехать на Донбасс; вообще, поначалу он подумал, что я тоже там был – мой горный рюкзак цвета хаки шьет фирма, что снабжает "отпускников".

Владимир – завис на два часа. Быстро хожу. Мерзну, кроссовки разваливаются на глазах. И вот микроавтобус "Ford" – последние 200 километров прямиком до Киевского вокзала. Киргиз Солтан – частник, он возит рабочих по России, домой не хочет, планирует получить российское гражданство. Раньше он учился на бизнесмена в Стамбуле, считает Чингисхана киргизом.

Ночная пустынная Москва. Залита светом вывесок, обилие магазинов, автобаны – совершенно чуждый остальной России мегаполис с грязным воздухом. Таксист с жутким акцентом навязывает свои услуги: здесь, как в Сибири, не понимают "нет" с первого раза.

Дом. Тоска. Я вспоминаю, как продрогший дышал морозом, проходил уральские серпантины, встречал неординарных людей и умывался снегом. Это было хорошо.

Максим Собеский

Ошибка в тексте? Выделите ее мышкой и нажмите Ctrl + Enter

11.02.2017,
Максим Собеский